Теневой путь 4. Арена теней
Шрифт:
Поодиночке впускают свидетелей. Вилли задерживается особенно долго. Затем очередь доходит до меня. Быстрый взгляд на Бера: он едва заметно покачивает головой. Альберт, значит, все еще отказывается давать показания. Так я и думал. Он сидит с отсутствующим видом. Рядом защитник. Вилли красен как кумач. Бдительно, точно гончая, следит он за каждым движением прокурора. Между ними, очевидно, уже произошла стычка.
Меня приводят к присяге. Затем председатель начинает допрос. Он спрашивает, не говорил ли нам Альберт
— Он всегда такой, — говорю я.
— Рассудительный? — отрывисто вставляет прокурор.
— Спокойный, — отвечаю я.
Председатель наклоняется вперед:
— Даже при подобных обстоятельствах?
— Конечно, — говорю я. — Он и не при таких обстоятельствах сохранял спокойствие.
— При каких же именно? — спрашивает прокурор, быстро поднимая палец.
— Под ураганным огнем.
Палец прячется. Вилли удовлетворенно хмыкает. Прокурор бросает на него свирепый взгляд.
— Он, стало быть, был спокоен? — переспрашивает председатель.
— Так же спокоен, как сейчас, — со злостью говорю я. — Разве вы не видите, что при всем его внешнем спокойствии в нем все кипит и бурлит. Ведь он был солдатом! Он научился в критические моменты не метаться и не воздевать в отчаянии руки к небу. Кстати сказать, вряд ли они тогда уцелели бы у него.
Защитник что-то записывает. Председатель с минуту смотрит на меня.
— Но почему надо было так вот сразу и стрелять? — спрашивает он. — Не вижу ничего страшного в том, что девушка разок пошла в кафе с другим знакомым.
— А для него это было страшнее пули в живот, — говорю я.
— Почему?
— Потому что у него ничего не было на свете, кроме этой девушки.
— Но ведь у него есть мать, — вмешивается прокурор.
— На матери он жениться не может, — возражаю я.
— А почему непременно жениться? — говорит председатель. — Разве для женитьбы он не слишком молод?
— Его не сочли слишком молодым, когда посылали на фронт, — парирую я. — А жениться он хотел потому, что после войны он не мог найти себя, потому что он боялся самого себя и своих воспоминаний, потому что он искал какой-нибудь опоры. Этой опорой и была для него девушка.
Председатель обращается к Альберту:
— Подсудимый, не желаете ли вы наконец высказаться? Верно ли то, что говорит свидетель?
Альберт колеблется. Вилли и я пожираем его глазами.
— Да, — нехотя говорит он.
— Не скажете ли вы нам также, зачем вы носили при себе револьвер?
Альберт молчит.
— Револьвер всегда при нем, — говорю я.
— Всегда? — переспрашивает председатель.
— Ну да, — говорю я, — так же как носовой платок и часы.
Председатель смотрит на меня с удивлением:
— Револьвер и носовой платок как будто не одно и то же?
— Верно, — говорю я. — Без носового платка он легко мог обойтись. Кстати, платка часто у него и вовсе не было.
— А револьвер…
— Спас ему разок-другой жизнь, — перебиваю я. — Вот уже три года, как он с ним не расстается. Это уже фронтовая привычка.
— Но теперь-то револьвер ему не нужен. Ведь сейчас-то мир.
Я пожимаю плечами:
— До нашего сознания это как-то еще не дошло.
Председатель опять обращается к Альберту:
— Подсудимый, не желаете ли вы наконец облегчить свою совесть? Вы не раскаиваетесь в своем поступке?
— Нет, — глухо отвечает Альберт.
Наступает тишина. Присяжные настораживаются. Прокурор всем корпусом подается вперед. У Вилли такой вид, точно он сейчас бросится на Альберта. Я тоже с отчаянием смотрю на него.
— Но ведь вы убили человека! — отчеканивая каждое слово, говорит председатель.
— Я убивал немало людей, — равнодушно говорит Альберт.
Прокурор вскакивает. Присяжный, сидящий возле двери, перестает грызть ногти.
— Повторите — что вы делали? — прерывающимся голосом спрашивает председатель.
— На войне убивал, — быстро вмешиваюсь я.
— Ну, это совсем другое дело… — разочарованно тянет прокурор.
Альберт поднимает голову:
— Почему же?
Прокурор встает:
— Вы еще осмеливаетесь сравнивать ваше преступление с делом защиты отечества?
— Нет, — возражает Альберт. — Люди, которых я там убивал, не причинили мне никакого зла…
— Возмутительно! — восклицает прокурор и обращается к председателю: — Я вынужден просить…
Но председатель сдержаннее его.
— К чему бы мы пришли, если бы все солдаты рассуждали подобно вам? — говорит он.
— Верно, — вмешиваюсь я, — но за это мы не несем ответственности. Если бы его, — указываю я на Альберта, — не научили стрелять в людей, он бы и сейчас этого не сделал.
Прокурор красен как индюк:
— Но это недопустимо, чтобы свидетели, когда их не спрашивают, сами…
Председатель успокаивает его:
— Я полагаю, что в данном случае мы можем отступить от правила.
Меня на время отпускают и на допрос вызывают девушку. Альберт вздрагивает и стискивает зубы. На девушке черное шелковое платье, прическа — только что от парикмахера. Она выступает крайне самоуверенно. Заметно, что она чувствует себя центральной фигурой.
Судья спрашивает ее об отношениях с Альбертом и Бартшером. Альберта она рисует как человека неуживчивого, а Бартшер, наоборот, был очень милым. Она, мол, никогда и не помышляла о браке с Альбертом, с Бартшером же была, можно сказать, помолвлена.