Тенгрианец
Шрифт:
Я верую в Него, ибо Возвышает Он. Ибо велик Он, ибо дает Он силу, мощь, победу тому, кто хочет, возвышая Его. Соблюдаю я столпы моей веры все так же истово. Пускай не все друзья мои почитают Его, соблюдаю я пост и салят, плачу зякят, ходил я в хадж. Ибо прощает Он и тех, кто не верует в Него.
Орда, самое большое и сильное государство, когда-либо созданное на просторах дешта, величайшее в своей силе копыт сотен тысяч лошадей и миллионов стрел, могущественно не только в этом. Главное его богатство – ее дороги, на тысячи фарсахов простирающиеся к Мекке, в Византию, к Московии, Бухаре, Сианю и Дели. Тысячи дорог по тысяче фарсахов. На каждой из которых по тысяче городов и поселений, готовых принять по тысяче путников в день. Каждый из которых имеет товаров на тысячу
В государстве, в котором ханы, султаны, эмиры, визири, беки и прочие власть имеющие образуют десятки, сотни, тысячи и целые тумены, сложно быть значимой фигурой. Однако же мне это вполне удается. Все потому что я уйгу… (зачеркнуто) богат. Как же я добился всех своих богатств? Это длинная, словно шелковый путь, извилистая, словно шелковый путь, запутанная история.
Я многое видел. Многое свершил. Я встречал выдающихся людей. Властители и поэты, купцы и путешественники, разбойники и ученые. Я торговал любым из доступных товаров, включая человеческую жизнь. Я писал книги, составлял словари тюркских народов, племен и произношений. Составлял трактат о классификации уйгурских усов в порядке их размера, формы, почета, уважения, размера богатств и так далее. Переводил на фарси с румского сочинение их поэта Али Гиери об аде и о Всевышнем, достохвальном. Строил мечети с голубыми куполами, прекраснейшие в своем служении Ему. Создавал рисунки для ковров в Хорасане. Многое я повидал в своей жизни.
Находясь теперь здесь, в Самарканде, величайшем и прекраснейшем из всех городов Орды и мира, я благодарен Всевышнему за все блага, богатства, мне дарованные, за моё положение и статус, ибо верую в Него.
Но да простит меня Милостивый и Милосердный, но греховен я. Готов я променять все блага, Им дарованные, на то, чтобы вернуть моего единственного друга, неверующего дикаря, Его волею мною потерянного, но не забытого. Ибо если жизнь – это торговля, и я в этой торговле преуспел, обменивая все благие поступки мои на место под прохладными ветвями Гулистанской благодатной тени, то нет мне прощения, ибо Рай – не то, чего желаю я сейчас, когда ангел смерти уже порхает крылами своими над домом моим. А лишь встречи жажду с давно разлученным товарищем, о судьбе которого волею Всевышнего я не ведаю теперь ничего…
Город Син.
1
Итак, начинается моя история. Начинается она в городе Син, что на Шелковом пути. В городе этом родился я волею Всевышнего и по замыслу Его.
На самом деле, город этот не совсем на Шелковом пути стоит, а скорее немного одесную от его основной дороги, если смотреть в сторону Мекки.
Представьте себе миниатюру: две горы, одна чуть выше другой, между ними город, над городом расположена полукружием стена. Через город насквозь по диагонали проходит дорога, утыкающаяся в стену, в которой ворота, а дальше – долина, ведущая в дешт. Эта дорога и есть Путь. Точнее, не совсем Путь, а его приток, каковой бывает у реки, небольшая дорога для караванов, которые не могут оплатить пошлину и постой в других, более богатых и важных городах на Пути. Эту дорогу выбирают караваны попроще и те, что готовы рисковать встретить в деште кровожадных кочевников, грабящих караваны. Стена города Син была выпукла в долину и была призвана защищать город, но едва ли была достаточно высока, чтобы выдержать осаду какого-нибудь сколь-нибудь умелого войска размером более двадцати человек с лестницей. Не знаю, зачем она была нужна.
Таков был мой город Син. Улицы его напоминали прожилки между зернами в плоде граната – они были кривы и узки. Дома и кварталы его вовсе не имели ничего общего с сочными, полными гранатовыми зернами, а скорее походили косточки от них. Они были кривы, узки и беспорядочно смотрели в разные стороны, накладывались друг на друга, так, что иногда две двери оказывались друг против друга. Или два окна. Или окно оказывалось на уровне нижней части двери напротив, так, что смотрящий в окно мог часто видеть множество выходящих из двери ног, но ничего более. Впрочем, это обычное явление для городов.
В центре города, вдали от стены находилась мечеть, и если обратиться к все той же миниатюре с изображением города, мечеть – это первое, что бросится в глаза (как и подобает любой мечети в любом городе на Пути). Казалось, она занимала половину города и была в два раза выше стены. На самом деле она была не такой большой, но имела важное место в городе и стояла на открытом пространстве. Её собственные стены были ровны и ослепительно белы; благодаря узким минаретам, стремительно возвышавшимся в небо, мечеть казалась еще выше, чем была. Она стояла слева от дороги, справа же вдоль нее шли многочисленные караван-сараи, соревновавшиеся в пестроте и причудливости своих крыш, дверей и окон, с целью привлечь путников, которые путешествовали по дороге. Здесь же находились большая баня, кузница, мастерские ремесел, лавки переписчиков, ростовщиков, астрологов и, конечно же, пёстрый городской базар. Чем ближе к стене, тем живее и больше людей встречалось вдоль дороги.
Слева же от дороги, на стороне мечети, находилась резиденция хакима, его дивана, дома приличных жителей города, мулл и имама. С этой стороны вдоль дороги росли тополя и протекал городской арык, заменявший городу реку.
В таком вот не бог весть значимом месте я, раб Божий Аляутдин аль Син, занимал не самое видное положение. Я был сиротой, мои родители покинули сей мир, когда мне едва исполнилось девять. С тех пор я работал везде, где нужно было уметь писать и считать, но грамотность моя не давала мне ничего, кроме пары монет, чтобы не умереть с голоду и от жажды, и некоторых знаний об истории и народах, которые я черпал из свитков, которые мне иногда давали переписать, а я с жадностью читал при свете самых дешевых свечей, отдававших овечьим жиром.
Жил я в маленькой комнате высотой с человеческий рост, доставшейся мне от покойных родителей. Дом мой находился снаружи стены, слева от городских ворот. То есть, если бы кровожадные кочевники из дешта всё-таки решили напасть на наш мелкий, никому не нужный город, они бы пришли и зарезали меня в ночи, пока я спал в своей комнатке. Поэтому по ночам я боялся и почти не спал, молился и читал всё, что попадалось мне в руки, поминутно вслушиваясь в тишину ночного дешта.
В одну из таких ночей, изучая прелюбопытный трактат об обличиях иблиса, превращающегося в огромного черного зверя, рычащего по ночам, наводя страх, о чем засвидетельствовано почтенными жителями гор Памира и Бадахшана, я долго не мог заснуть. Дочитав до последней строки, я никак не мог выбросить из головы мысль о том, как иблис может оставлять в снегу большие следы лап с когтями, ибо если иблис летает по воздуху, то зачем ему ходить по снегу? Я погасил свечу и лег свою кушетку. Следы иблисовых лап так и стояли у меня перед глазами. На улице лил дождь.
Внезапно молния рассветила небо буквой «мим», и вместо грома я услышал грохот. Что-то ударилось в дверь моего жилища. Что-то большое и страшное. А затем, в тот миг я мог бы поклясться всеми гуриями в раю, я увидел иблисову лапу в моем окошке перед дверью! Я взмолился Всевышнему, Хранителю и Спасителю, со всей силы голосом пытаясь отогнать нечистого. Я зажмурился от страха, но в тот же миг сквозь веки передо мной мелькнул свет, и уже подумал я, что, открыв глаза увижу рай, как грохот пронзил землю, а затем за дверью послышался трепет и раздался вопль. Это ударила еще одна молния, и прогремел гром. А тот или то, что было за дверью, содрогнулся от страха. «Оно боится не меньше меня,» – подумал я и стал вслушиваться. Шорохи прекратились, но дальше я услышал что-то вроде скуления. «Не может иблис плакать,» – вновь я начал себя успокаивать. Наконец совладав с собой, я взглянул на окно. Дождь продолжал идти, а иблис сидел или лежал под дверью моего дома. Я подошел к окну и осторожно выглянул в него.
Было темно, и мой полуночный гость казался мне большим черным пятном у моей двери. Нужно было взять свечу, чтобы рассмотреть. Трясущимися руками, причитая всеми молитвами и проклятьями, которые я мог вспомнить, я нащупал свечу и огниво, кое-как зажег. Теперь, чтобы разглядеть врага мне нужно было резко открыть дверь, что я и сделал. Моя свеча погасла от сквозняка, и в этот момент зверь ворвался в мои скромные покои…
Но он не напал на меня. Он точно влетел за порог и словно большой добрый пес прижался к полу, где и застыл недвижимо. В темноте я, полуживой от страха, разглядел большую, косматую голову, широкие плечи и торс, какую-то мешковатую одежду. То, несомненно, был не зверь и не иблис. То был…