Тени безумия
Шрифт:
Эльза.
Я не брошу тебя.
Прикончу ублюдка, пришедшего по мою душу, и вернусь в Школу. К тебе. А ты встретишь меня и улыбнешься – так, как умеешь улыбаться только ты и только мне.
Ради этого стоит победить.
Идея возвести вокруг шрайя стену из мечей и послать в него их всех одновременно пришла сразу, как только убийца начал сбивать с клинков «паутину». До этого можно было надеяться, что враг выдохнется, устанет и допустит ошибку, но уничтожение эфирных нитей все меняло.
Уолту не хотелось, совсем не хотелось прибегать к последнему козырю.
Мечи окружали шрайя со всех сторон, разве что не грозили ему из-под мостовой. И когда последний занял свое место, Уолт сразу ударил.
Ракура видел дальнейшее
Клинки сходились, устремляясь к неподвижно замершему шрайя, только что разбившему северный цвайхендер, а он просто стоял и смотрел, как близится острая смерть. Длинный волнистый клинок фламберга первым приблизился к убийце, острием коснулся его левого предплечья. Сверкающие клинки обагрились кровью… должны были обагриться, ведь при всех своих способностях шрайя не смог бы защититься. Ни одному мечнику без глаз на затылке и дополнительных рук не отбить столько мечей. Без магии – никто бы не смог. В этом были уверены и Уолт и Лан Ами Вон. А еще Лан уверял, что из волшебства убийцы Клана Смерти используют лишь пожиратели магии и гексаэдр ушебти.
Но шрайя…
«Это невозможно!» – закричал Лан.
Без всякой магии…
«Так не бывает…» – не веря, прошептал телохранитель императора Преднебесной империи, многое повидавшей за свою насыщенную событиями жизнь.
Убийца Клана Смерти не мог отбить все направленные в него мечи. Он этого и не делал. Лавина сверкающей стали почти погребла его под собой, когда неожиданно мелькнула скьявона, лизнув тот самый фламберг, и крутанулся кацбальгер, пройдясь по эфесу уже почти вонзившегося в спину бастарда. Пламевидное лезвие скользнуло в сторону, ударило по летевшему рядом гладию, подбросило его. Древнероланский меч задел палаш и махайру, разлетевшиеся в разные стороны и в свою очередь ударившие по другим клинкам. Позади шрайя полуторник крутанулся, словно в веерной защите, и зацепил три эспадона, отбрасывая их вверх и отбивая зависшие над убийцей сабли.
Жрец Госпожи продолжал неподвижно стоять посреди бесновавшегося вокруг него урагана клинков. Гм, неудобный ангард, даже слишком. Но шрайя не пытался увернуться, даже когда казалось, что вот сейчас острие вонзится ему в руку, в ногу, в грудь, в горло, в спину – и забрызжет наконец кровь, которой, словно голодный упырь, жаждет заостренная сталь. Лишь двигались кисти рук и мелькали перунами Громовержцев скьявона и кацбальгер, быстрыми и точными выпадами меняя движение клинков, пытающихся забрать жизнь убийцы или хотя бы ранить. А клинки в свою очередь меняли движение находившихся рядом мечей, сабель и кинжалов. Точно круги, расходящиеся от брошенного в воду камня, посланные оружием шрайя импульсы бежали по сверкающему железу, уже, казалось, почти доставшему его – и неспособного достать.
Мечи и сабли толкались и мешали друг другу, словно пьяные мужики в кабацкой драке. Вот только этой дракой, как дирижер оперой, управлял убийца, и все происходило именно так, как желал посланник ордена Шрайя.
Неужели он обдумал все траектории и все необходимые удары в момент между дроблением цвайхендера и прикосновением острия фламберга, создав совершенную формулу действия, словно гениальный математик идеальное решение уравнения? Неужели запомнил расположение каждого меча, каждой сабли, каждого кинжала в подготовленной Уолтом лавине, пока защищался от предшествующих атак Ракуры?
Это впечатляло.
Это впечатляло – и пугало.
Потому что, отбивая и отклоняя клинки по своей совершенной формуле, шрайя продолжал методично рубить «паутину», лишая Уолта его оружия. И так больших трудов стоило удерживать и вновь направлять во врага еще опутанные эфирными нитями лезвия. Горячие волны катились по рукам, ладони жутко потели, глаза слезились. Казалось бы, что тут сложного? Повелевай, словно полком солдат, направляй и подгоняй. Вот только не солдаты в полку, а бездушные
Помнится, три года назад Эльза уговорила его съездить на ярмарку, ежегодно устраиваемую в Линербурге, ближайшем к Школе Магии городе. Там давал представление известный – по крайней мере, так убеждала его Эльза – сабиирский кукольный театр, посмотреть на который приехали даже столичные аристократы. Уолт честно высидел все сценки, честно их созерцал, хотя, признаться, не заинтересовало. Ну двигает кукольник двух кукол на доске при помощи единственной нити, одним концом привязанной к деревянной стойке, а другим к его ноге, ну размахивают куклы руками, качают головами и шевелят ногами лишь по движению ноги, ну совпадает жестикуляция фигурок с тактом музыки. Или, скажем, огромные, до полутора метров куклы, изображающие паладинов поздней Роланской империи в соответствующих ордену Убоговской Дюжины латах со сложной символикой – сабиирцы представили один из популярнейших эпизодов «Неистового Гая», кукольной оперы из сорока тысяч стихов, обычно длящейся триста дней и пользующейся у публики невероятным успехом. Паладины под предводительством Гая Тита Антонина, знаменитейшего из гроссмейстеров ордена, сражались с орочьими ордами и чудовищами чернокнижников, истребляли упырей и изводили черных магов, побеждали армию Южной страны, стремящейся поработить Западный Равалон, защищали слабых и обездоленных, совершали подвиги ради прекрасных дам. И хоть скрытые под падугой-занавеской кукольники ловко управлялись с десятком марионеток на сцене, Уолт с трудом сдерживал зевки, вспоминая, как месяц назад кафедра ИИИ (ирреальности, имагинаций и иллюзий) продемонстрировала визуализацию знаменитой Битвы Трех. Вот там было на что посмотреть, чем восхититься, чему поразиться. Гештальты – пальчики оближешь. А то всего лишь куклы.
Что ж, сейчас Уолт мог по достоинству оценить мастерство сабиирских кукольников. Без посоха добиться синхронии стольких нитей «паутины» у него бы ни за что не получилось, зато как представишь, что смог бы сделать с эфирным плетением опытный марионеточник…
Ну уж нет, лучше не представлять. Лучше сосредоточиться на шрайя и вообще не отвлекаться на воспоминания и пустые размышления. Но что поделаешь, так уж у него голова устроена, всегда в неподходящий момент ненужные сравнения и ассоциации рвутся в рассудок…
Ракуре казалось, что прошла вечность, но на самом деле с момента удара рядами клинков по неподвижному убийце прошло не больше половины минуты. Отголоски размышлений Лана и собственные беспорядочные мысли просто растянули каждую секунду как минимум на день. Больше половины мечей и сабель уже валялось на брусчатке, и ни одному оружию так и не удалось оставить на шрайя хоть одну царапину.
И тут он шагнул вперед и присел. Метившие ему в лопатки шамшир и клеймор, с трудом перенаправленные Уолтом после блокировки их движения широким двуручным шефанговским мрайдом с листообразным острием, промчались над плечами шрайя и вонзились в мостовую. Скьявона прошла по дуге, срезав «паутину» с клинков, а кацбальгер описал восьмерку над головой убийцы, разрывая эфирные нити на пяти мечах.
И после этого шрайя спокойно встал и снова шагнул вперед. Стилет, прошелестевший рядом с его правым глазом, его ничуть не обеспокоил. Неуловимый простым взглядом выпад скьявоны разрубил кинжал на клинок и рукоять, лишив его заодно и ниточки «паутины».
Теперь все удары жреца Госпожи были направлены именно на отсечение эфирного плетения от еще подчинявшегося Уолту оружия. И с каждой серией ударов он становился на шаг ближе к Ракуре, и с каждым шагом врагу мешало все меньше и меньше клинков.