Тени кафе «Домино»
Шрифт:
– Пока, нет, – пойду в буфетную.
Леонидов подошел к стойке.
– Налей-ка мне, Андрюша, клюковочки. Нет, не в лафитник…в стакан.
– С фартом вас, Олег Александрович. Привезла карта.
– Немного есть.
– Ну, дай вам Бог. Радуюсь я, когда хорошие господа выигрывают.
Буфетчик налил полстакана клюковки, положил на ржаную краюху шмат сала, а сверху – здоровый кусок колбасы.
– А огурчик?
– Не беспокойтесь, вот он.
Леонидов медленно выцедил огненную воду, заел огурцом.
И
В квартиру ворвались люди в кожанках.
Кто-то выстрелил в потолок. Посыпалась штукатурка.
Буфетчик Андрей спрятался за шкаф.
– Всем оставаться на местах! ЧК!
Леонидов спокойно жевал бутерброд.
Какой-то человек толкнул его стволом маузера.
– Руки!
– Дай доесть.
– Руки подними, гад!
Леонидов дожевал бутерброд и поднял руки.
Когда-то эта комната, наверно, была залом для танцев. Теперь МЧК использовал ее как КПЗ.
На полу, по стенкам сидели арестованные игроки.
– Представьте себе, господа, в тот вечер у меня была необыкновенная пруха, – горестно сообщил человек в пальто с бархатным воротником.
– И сколько угадал?
– Пять лимонов.
Вот на них и погуляют пролетарии всех стран.
– Это точно.
Рядом с Леонидовым сидел писатель Арнаутов.
Он поднял воротник потертого пальто, руки засунул в рукава.
– Павел Степанович, – спросил Леонидов, – ну, я по репортерской надобности, а вас, как сюда занесло?
– Ветром… ветром… мой друг. Ветром нищеты.
– Но вас вся страна знает. В Европе ваши книги печатают…
– Печатали, Олег Алексеевич, печатали. А сейчас – жалкий паек. А у меня жена… Вы ее знаете. Актриса. На театре копейки получает. Правда, иногда продукты на концертах дают. Вот я продал половину библиотеки…плакал, с книгами расставаясь… Пошел на рынок, за две с половиной тысячи купил фунт сливочного масла, за полторы – три фунта перловки, табака на тысячу… а на остальные решил рискнуть.
– Ну и как?
– Семь миллионов взял, а тут ЧК. Плакали мои деньги. Да разве в них дело… Жизнь пошла под откос.
– Полноте, Павел Степанович, вашими книгами зачитываются и по сей день.
– Бежать отсюда надо, Олег Алексеевич, бежать.
– Куда?
– В Гельсинфорс… Ревель… Ригу… куда быстрее.
Со скрипом отворялась дверь и чекист в коже вызывал задержанных.
Арнаутов заснул, странно завалившись боком.
Леонидов прислонился к стене, вытянул ноги.
– Хорошие у вас ботиночки, господин репортер, – раздался голос из темного угла, – Английские на двойной спиртовой подошве. Не уступите? – нет.
– Я могу дать хорошую цену.
– Ты сначала выйди отсюда, – засмеялся банкомет, – отсюда вполне можно в гараж попасть, а там обувка ни к чему.
– И то верно, – прокашлял кто-то.
– Вы считаете, что нас могут расстрелять? – раздался в темноте дрожащий голос.
– Натурально.
– Но это же произвол!
– О чем вы говорите, батенька, – человек в офицерском кителе встал, потянулся хрустко, – нынче жизнь человеческая – миф, химера, одним словом.
– Запомните, – Арнаутов проснулся, – поэт сказал: мы дети страшных дней России…
– Господин сочинитель, кажется? – человек в офицерском кителе подошел к Арнаутову, – смотрел, смотрел я ваши пьески. Как сейчас помню в летнем театре Царского села ставили «Алмазные окна», проблемы пола, декаданс. Как же. Что же теперь вы не пишите для театра? Ваша пьеса «Узник совести» весьма потрафила либеральной публике.
Вот вы и получили свой социализм. Ночь в танцевальном зале…
Со скрипом отворилась дверь и чекист в коже крикнул:
– Нелюбов!
– Я, – по-строевому четко ответил офицер.
Он застегнул крючки кителя, поднял с пола шинель, надел, надвинул чуть набекрень выцветшую полевую фуражку.
– Честь имею, господа. А вы, дорогой сочинитель, напишите новую пьесу «Ночь в ЧК».
И опять потянулось время.
– Господа, спросил кто-то из темноты, – ни у кого случайно не осталось часов?
– Товарищи все, как есть, изъяли…
– Так который же час?
– Вот как лампу в коридоре погасят, считай утро.
– Утро стрелецкой казни, – пробурчал Арнаутов, – вы, Леонидов, необычайно спокойны. Как это понимать?
– А так и понимайте, я в Гуля-поле у махновцев неделю расстрела ждал, да мало ли куда еще я попадал. Работа у меня такая.
– Какая же? – ехидно спросил Арнаутов. – видеть все собственными глазами. А теперь, простите, я попробую заснуть.
Леонидов закрыл глаза. …И словно исчез бывший танцевальный зал. Загорелись фонарики в листве, их словно раскачивала мелодия вальса.
Ах, сад «Эрмитаж».
Полуосвещенные аллеи. Женский смех, волнующий и нежный.
И себя он увидел в форме «Союза Городов», с новенькой шашкой и звонкими шпорами на сапогах.
Военный корреспондент Леонидов спешит с букетом цветов к Летнему театру на свидание.
А над парком горит электрическая надпись «1915».
– Леонидов! Кто здесь Леонидов?
Арнаутов толкнул его в плечо:
– Вставайте, ангел смерти за вами.
– Я Леонидов.
Олег встал, потянулся.
– Ты что, заснул, давай на выход.
Коридор длинный, покрашенный нелепой розовой краской.
Он шел по этому коридору, а за ним чекист с рукой на кобуре.