Тени кафе «Домино»
Шрифт:
– Писать.
– Писать. В эмиграцию уплыли Бунин, Куприн, Алеша Толстой, Тэффи… Да я целый час могу перечислять фамилии лучших литераторов земли Русской, я им не конкурент. А потом здесь я известный кинописатель и неплохой биллетрист, а там – эмигрант.
Казаринов посмотрел на задумавшуюся Лену, и продолжал: «Наше место здесь. Бог даст все наладится. Объявили же большевики НЭП».
– Витя пейте кофе, а я пойду, напишу письмо.
– Леонидову?
– Да.
– Передам с огромным удовольствием.
Лена вернулась через минут двадцать.
– Вот, – протянула она конверт.
– Так быстро?
– Нет, Виктор, долго, долго. Я написала ему письмо, наговаривала их, а теперь, кое-что изложила на бумаге.
– Леночка, спасибо за кофе. По секрету скажу вам, что нашему кинообозу, по приказу из Москвы, выделили два салон вагона, так, что поедете, как положено.
– А вы?
– У меня купе, со мной едет администратор и везет пленку в проявку.
– Значит, поедете со всеми удобствами.
– Вроде того.
Они обнялись.
Лена вышла на балкон и смотрела в след Казаринову.
И странная мысль внезапно мелькнула, а ведь с ним можно было бы устроить жизнь. Он более предсказуемый, чем Леонидов. Более предсказуемый и менее твердый.
У поворота улицы Казаринов оглянулся и послал Лене воздушный поцелуй. Она замахала руками.
Ах, все-таки зря она его отпустила.
Четыре года Москва жила замерзшей и темной.
Четыре года голодал веселый московский обыватель, привыкший к шуму вечернего самовара, хрусту калачей, медовой сладости пряников.
И вдруг случилось невероятное. Большевики, собравшиеся на десятый съезд, объявили о «Новой экономической политике». Начитавшиеся за годы революции и Гражданской войны, всевозможных декретов, московские жители поначалу не поняли, чем это им грозит.
Привыкшие к тому, что любой декрет новый власти был направлен на разорение жителей, многие в испуге притихли. Но не все. Откуда взялись эти лихие люди? Как сумели они сберечь состояние, после бесконечного чекистского «Лечения от золотухи», одному Богу известно.
Но вынули золотые червонцы и камушки из закромов и пустили их в дело.
В момент как грибы после дождя, появились котлетные, пельменные, пивные, пекарни, булочные, рестораны магазины.
И уже московский обыватель мог купить теплую сайку или бублик к вечернему чаю, побаловать себя конфетами. Правда, стоило это весьма прилично.
Трамвай «А» натужно поднимался от Сретенки к Мясницкой.
В вагоне было полутемно.
Половина стекол выбита и окна заделаны фанерой.
– А когда-то это «серебряной линией» называлось, – тяжело вздохнул человек в синей обтрепанной чиновничьей шинели и фуражке со следами знака на околыше и кокарды на тулье.
– Мало ли, что когда-то было.
Ответила ему бывшая дама в вытертой бархатной шубке, прижимавшая к животу огромную корзину, плотно закрытую тряпкой.
– «Серебряная», – передразнил сидевший в углу мужик в темной куртке и старой гимназической фуражке.
– Буржуйские воспоминания. Вот вы товарищ… – повернулся он к соседу.
Оглядел его критически.
На скамейке сидел человек лет тридцати, гладко выбритый, в старорежимном пальто в мелкую клеточку и пушистой серой кепке.
– Я готов на медной линии ездить. Только чтобы вагоны всегда ходили, свет горел и окна вставлены были.
– Ишь ты, – зло заметил человек в куртке, – как при старом режиме хотите.
Трамвай внезапно остановился и заскользил назад.
Кондуктор бросился на площадку и начал крутить колесо тормоза.
С грохотом отодвинулась дверь, высунулась голова вагоновожатого.
– Все, приехали, линия обесточена. Так что, господа, граждане, товарищи, придется вам дальше пешком шагать. Кому далеко, идите вдоль путя, как ток дадут, я вас догоню.
– Безобразие!
– Когда ж это кончится!
– Нет в Москве порядка!
Пассажиры начали покидать трамвай.
– А при старом режиме, милейший, – сказал человек в кепке соседу, – такого не было. Значит надо у него заимствовать все хорошее.
– Ты пропаганды оставь. Мы, рабочие, этого не любим.
– Не любишь, шагай пешком.
У дома страхового общества «Россия» человека в кепке остановил милицейский патруль.
Три человека в серых шинелях и синих каскетках.
Двое с драгунскими карабинами. Старший с наганом на поясе.
Рядом болтался придурок в гимназической фуражке.
– Ваши документы, гражданин.
Человек в кепке вынул из кармана крупную коричневую книжку.
– «Рабочая газета»…Леонидов Олег Алексеевич, заведующий московским отделом. Так, в чем дело, товарищ Леонидов?
– Я пытался этому гражданину разъяснить смысл ленинских слов, что, строя новый мир, необходимо брать все лучшее от старого. И если бы такие, как этот бдительный товарищ поняли ленинские мысли, трамвай не остановился бы на полдороги. Я прав?
– Конечно. Можете идти, товарищ Леонидов, мы ваши заметки про всякое головотяпство с удовольствием читаем.
– Спасибо, товарищи.
Олег Леонидов зашагал в сторону бульвара.
Он перешел улицу, свернул на Чистопрудный бульвар.
Осень. Скупая московская осень хозяйничала здесь.
Под ногами шуршали листья, которые уже давно никто не убирал.
Слабый ветерок тянул их по аллеям.
Леонидов остановился.
Закурил.
Ветер сбивал с деревьев остатки листьев и они медленно кружили в воздухе, как немецкие аэропланы «Таубе».
Леонидов поймал один лист.
Растер его на ладони, понюхал.