Тени Королевской впадины
Шрифт:
В скромном салоне клиентов не было. Скучающий парикмахер сидел у окна и просматривал «Фелькишер беобахтер». «Странно, совсем молодой мужчина — и не в армии», — отметил про себя Талызин, переступив порог.
— Добрый день, — сказал он.
— Не очень-то добрый, — проворчал мастер, отрывая взгляд от газеты.
— Что так?
— Того и гляди, бомба на голову свалится.
— Трудные времена… — неопределенно произнес Талызин и прошел в салон.
— Вы-то откуда такой? — спросил парикмахер, внимательно
— К сестре иду. В Гамбург.
— В Гамбург? — покачал головой парикмахер. — Не советую. Там сплошной ад, бомбят день и ночь.
Талызин развел руками:
— Понимаете, у меня безвыходное положение. Приехал домой в отпуск по ранению, левую руку зацепило. Приехал, а дома нет. И никого нет, все погибли от бомбы.
— Да, дела, — протянул парикмахер и поднялся. Одна нога у него была протезная. Он перехватил взгляд клиента и сказал, указывая на его знаки за ранения:
— Вижу, и вам хлебнуть пришлось. Много ранений…
— Потом посчитаем, — улыбнулся Талызин.
— Прошу, — указал парикмахер широким жестом на кресло.
Талызин сделал шаг.
— Честно вам скажу: у меня денег нет заплатить вам за работу. На ночевке обокрали.
— Бывает… Поэтому и вид такой? Ладно, ладно, солдат солдату всегда поможет. Садитесь!
Ловко намыливая лицо клиента, парикмахер без умолку разговаривал. Талызин узнал, что народ разбегается от бомбежек, люди устали от войны, от очередей, от общей неразберихи. Даже девчонка-помощница — и та покинула парикмахера, и ему самому приходится взбивать мыльную пену. А что делать?
— В последнее время происходят странные вещи, — говорил парикмахер. — По шоссе, говорят, в течение нескольких дней гнали массу лагерных заключенных.
— Куда гнали? — спросил Талызин.
— Осторожнее, я вас порежу… В сторону Гамбурга. А там, говорят, в порт.
— Зачем?
Бритва мастера замерла в воздухе.
— Вот и я спрашиваю — зачем? Может быть, эвакуировать морским путем?
— Может быть, — пробормотал клиент, ошеломленный новостью. Он начал догадываться, что означает эта «эвакуация».
— Где же справедливость? — продолжал разглагольствовать парикмахер. — Мы, немцы, должны гибнуть под бомбами, а разная неарийская сволочь, враги рейха… — Он провел бритвой по щеке клиента, полюбовался сделанной работой и неожиданно спросил: — Послушайте, вы, наверно, гамбуржец?
— Нет.
— А говорите как коренной житель города.
— От сестры перенял. Она на лето всегда к нам в деревню приезжала, вместе росли, — произнес Талызин и подумал, что ни на мгновение нельзя утрачивать контроль над собой. Парикмахер не так прост, как кажется. Будет скверно, если клиент вызовет у него хоть малейшее подозрение.
— Где она живет в Гамбурге?
— Кто? — переспросил Талызин, чтобы выиграть секунду-другую.
— Ваша
— На Бруноштрассе.
Талызин назвал одну из улиц в Гамбурге. Готовясь к операции, он основательно изучил карту города.
— Бруноштрассе… — Парикмахер наморщил лоб, затем сочувственно поцокал. — Это близко к порту. Говорят, там мало домов уцелело…
Закончив работу, он ловко сдернул простынку, провел щеткой по жесткому солдатскому воротнику Талызина и подмигнул:
— Теперь хоть на свидание!
В Гамбург он добрался где-то около полудня. Общее направление к порту выдерживать было легко — время от времени на стенах домов попадались стрелки-указатели «К гавани» для транспорта.
Город был сильно разрушен. Лица людей хмуры, озабочены. Некоторые копались в развалинах, что-то искали. Много было беженцев — с узлами и чемоданами.
От дверей продуктовых магазинов и лавок тянулись длинные молчаливые хвосты очередей. Талызин чувствовал сильный голод, но поесть было негде, не было денег. Да если б и были, купить бы ничего съестного не удалось: все продавалось по карточкам.
На полуобвалившейся стене болталась табличка «Дитрихштрассе», чудом удерживаемая одним крючком.
Талызин нашел нужный дом — один из немногих, он уцелел. Это было мрачное четырехэтажное здание, кирпичные стены которого потемнели от времени. На уцелевших окнах крест-накрест наклеены полоски бумаги, чтобы стекла не вылетели от взрывной волны.
В парадном было полутемно, на лестничной клетке пахло мышами.
Талызин долго звонил в нужную дверь, но никто не откликался. Может быть, звонок не работает? Он постучал — никто не отозвался. Уехали? Никто не живет?
Несколько минут он постоял в раздумье, затем повернулся и медленно двинулся к выходу.
Выходя на улицу, Иван столкнулся со стариком в поношенной одежде, который нес сетку с картошкой.
— Вы не из седьмой квартиры? — спросил Талызин.
— Из седьмой.
— Ганс Кирхенштайн?
— Нет.
— Как его найти?
Старик подозрительно оглядел Талызина:
— А вы кто ему будете?
— Привез ему с фронта привет от родственника, — сказал Иван. — Мы в одной роте служим, я отпущен по ранению на несколько дней.
— Вижу, что по ранению. — Старик пожевал губами, что-то соображая. — Что ж, входите.
Отпирая дверь, он долго возился с ключами — их у него была целая связка, а впустив Талызина, столь же долго запирал дверь, звякая какими-то цепочками и громыхая засовами.
— Ну, как там, на фронте? — спросил старик, справившись с последней задвижкой.
— Честно говоря, приходится нелегко, — проговорил Талызин. — Но духом не падаем.
— И мы не падаем, хотя и нам здесь не сладко. Видели, наверно, во что превращен город?