Тени минувшего
Шрифт:
— Почему не с фельдъегерем?
— Так мне повелено было, — сказал Ивашкин, оглянувшись на любопытно смотревшую на него Настасью Федоровну.
Аракчеев выслал из кабинета свою хозяйку и затем осторожно вскрыл письмо, стараясь не повредить печати. В нем заключались немногие, но знаменательные слова, написанные неразборчивым, нервным, но крупным почерком императора Павла:
«С получением сего извольте, граф Алексей Андреевич, ехать в Петербург и явиться ко мне.
Смутно смотрел на эти строки Аракчеев и не знал, что ему и думать. Что означает этот призыв грозного государя? Гнев или милость? Помутневшими глазами впился он в Ивашкина, стараясь на лице его прочесть решение этой тяжелой загадки. Мысль о враге, графе Палене, прежде всего явилась Аракчееву.
— Кто дал тебе это повеление и почему привез его не фельдъегерь? —
— Дано оно мне лично государем императором. Его величество повелел мне доставить его тайным образом вашему сиятельству, дабы никто о сем не ведал, и обратный путь в Петербург держать вместе с вашим сиятельством, — ответил Ивашкин, медленно, отчетливо выговаривая каждое слово.
— Сейчас и ехать нужно, — полувопросительно сказал Аракчеев.
— Сейчас метель, занесло дорогу, и в темноте ни зги не видно, а ежели вашему сиятельству угодно будет, завтра с рассветом… Ведь 140 верст ехать… Чтобы, значит, к вечеру быть в Петербурге, — заметил Ивашкин, едва стоявший на ногах от усталости.
Аракчеев увидел бесполезность дальнейших расспросов и, отправив Ивашкина отдыхать, тотчас отдал распоряжение к завтрашнему отъезду. Спать он уже не мог. Тайный призыв знаменовал, конечно, милость императора к своему верному слуге, а не гнев, но зачем потребовалась эта тайна, Аракчеев разрешить не сумел. Едва стало светать, как он с Ивашкиным уже ехал в Петербург в легкой кибитке, то и дело нырявшей в снежных сугробах.
Аракчеев и не воображал, зачем его звали в столицу. Император Павел почувствовал, что он окружен заговорщиками, что его «великий визирь», петербургский генерал-губернатор, граф фон-дер-Пален, ведет себя двусмысленно, и что сам наследник престола, великий князь Александр Павлович, находится в подозрительных с ним сношениях. Уже в начале марта 1801 года император получил анонимные доносы, раскрывавшие пред ним имена и цель заговорщиков, окружавших его чуть ли не сплошною стеною, и, к ужасу своему, увидел, что не мог положиться даже на тех приближенных, которые не принадлежали к заговору: одни возбуждали в нем подозрение по своим отношениям к заговорщикам, другие оказывались непригодными ни к чему, что требовало ума, твердости и неуклонного исполнения царских повелений. Даже ближайшему к себе фавориту, графу Ивану Павловичу Кутайсову, из камердинеров возвышенному до звания обер-шталмейстера, не решился император доверить своих тяжелых дум. И он не раз вспоминал о верных и надежных своих слугах, которых он сам удалил от двора и из Петербурга. Теперь только он увидел, как ничтожны были их вины пред ним; ему тяжело было признаться себе, что самыми яростными их обличителями были те самые люди, которые теперь находятся в числе заговорщиков: Павел начинал думать, что он сам был простым орудием в руках собственных своих врагов, желавших для успеха своих замыслов удалить из столицы вернейших его приверженцев. Нет ни Плещеева, ни Ростопчина, ни Беклешова, ни Буксгевдена, и напрасно звать их теперь: они слишком далеко, чтобы могли быть в Петербурге своевременно. Один лишь Аракчеев, которому он сам дал в герб девиз: «без лести преданный», живет близ Петербурга, и ему-то Павел с своим фельдъегерем, помимо фон-дер-Палена, и послал приказ явиться ко двору. Но прошли сутки, а Аракчеева нет, не является и фельдъегерь. И велико было удивление императора, когда всемогущий генерал-губернатор, при докладе своем 10 марта, донес ему, что им арестован фельдъегерь, ехавший к Аракчееву с словесным высочайшим повелением. «Все повеления вашего величества, — объяснял Павлу вкрадчивым, почтительным тоном генерал-губернатор, — отправляются чрез меня, а посему заподозрел я, что таковое повеление сумнительно и что должен я донести о сем вашему величеству». Император запыхтел, что было признаком сильного его гнева, но сдержал себя и сказал Палену, что фельдъегерь отправлен точно им и чтобы его не задерживали. Но, по уходе Палена, тотчас же послал к Аракчееву Ивашкина с собственноручным письмом. Доносы указывали, что исполнение заговора назначено на 13 марта, и император надеялся, что Аракчеев не запоздает явиться на зов своего повелителя.
В нижнем этаже Михайловского замка, под покоями императора, находились апартаменты княгини Анны Петровны Гагариной, признанной фаворитки императора. К ней часто спускался Павел по потайной лестнице, шедшей из его спальни, и в ее обществе находил единственное успокоение от тяжелых дум и грозных призраков, преследовавших его с недавнего времени со всех сторон. Княгиня не была красавицей, но обладала симпатичным, добрым выражением лица, чудным серебристым голосом и той женственной грацией, которая неотразимо действует на самые грубые натуры. Анна Петровна
На другой день рано утром княгиня получила следующую записочку от Павла: «Душа моя, Анна Петровна, куда как ты мне мила и дорога! Toujours pr'esente devant mes yeux amoureux… Ne douterez vous plus apr`es la soir'ee d’hier de ce qui passe en moi, quand je suis avec vous, душа, et si je vous aime de tout mon coeur. J’esp`ere que vos doutes sont effac'es»…
Но эта записочка к княгине не успокоила ее тревоги, вызванной словами императора о предстоящем «великом ударе». Готовясь к исполнению обычной своей роли — спасать несчастных, подпадавших под гнев государя, она сообщила о его словах своим родственникам, в числе которых были друзья фон-дер-Палена, всегда имевшего преданных агентов возле фаворитки императора. Арестовав императорского фельдъегеря, Пален мог уже знать, для чего понадобился Аракчеев, и какой «удар» император думал совершить в будущем. В результате решено было перенести исполнение заговора с 13 на 11 марта, до прибытия Аракчеева…
Утром 11 марта, когда кибитка Аракчеева ныряла в снежных сугробах по дороге из Грузина в Петербург, наследник престола, великий князь Александр Павлович приехал в Таврический дворец. Это роскошное жилище великолепного князя Потемкина, а затем дворец Екатерины Великой, отдано было Павлом, из ненависти к самому имени князя Таврического, под казармы Семеновского полка, шефом которого был Александр Павлович, а в знаменитой ротонде дворца, где совершалось столько блестящих празднеств, устроен был манеж для обучении езде гвардейских гусар. Великий князь присутствовал на учении 1-й роты полка и, боготворимый солдатами за свое простое и ласковое обхождение, возбуждал их восторг своими похвалами их выправке и чистоте приемов и движений. Командир роты, капитан Николай Сергеевич Тимашев, любимец великого князя, также удостоился его благодарности, а затем великий князь пошел к нему по обыкновению пить чай.
Велико было удивление Тимашева, когда, оставшись с ним глаз на глаз, великий князь обнял его и сказал:
— Спаси меня!
— Ваше высочество, — вскричал Тимашев: — что вы изволите говорить? Вся жизнь моя принадлежит вам, скажите только, что я могу и должен делать.
Александр Павлович поцеловал взволнованного капитана и, посадив его рядом с собою на низкий диван, тихим, полным слез голосом рассказал ему, что граф Пален вчера только показывал ему собственноручный указ государя отвезти его, великого князя, в крепость, а императрицу — в Новгородскую губернию, в монастырь.
— Ты, Николай Сергеевич, — говорил Александр, — не знаешь, как государь стал подозрителен. Как Пален ни защищал нас, но государь ничему теперь не верит. Пален сказал мне, что если ничего нового до завтра не случится, он должен будет привести это по-веление в исполнение.
— Ваше высочество, — отвечал на это Тимашев, пораженный рассказом великого князя — я готов умереть сию же минуту за вас. Осмелюсь вас уверить, что офицеры и солдаты роты вашего высочества готовы так же умереть за вас, как и я. Требуйте, государь, скажите, что угодно, — что бы я сделал.
— Ты знаешь, Николай Сергеевич, сколько ныне недовольных в гвардии, и сколь отечество страждет. Час от часу все хуже и хуже. И много значащих людей решились уговорить государя отречься от престола и меня провозгласить императором… Сколь ни тяжела мне сия участь и как ни страдаю я, как сын, но для спасения России, своей родительницы и всей нашей фамилии я должен был на сие согласиться. Но если сие предприятие не удастся, то, в таком случае, спаси меня!
— Государь, — сказал Тимашев — приказывайте! Я и рота моя умрем за вас!.. Где прикажете нам быть, чтобы защищать вас, чтобы спасти ваше высочество?