Тени на стене
Шрифт:
Вопрос как вопрос. Немецкий солдат интересуется девушкой. К такому вопросу не придерешься.
— «Легна сп вече, аго», — спокойно ответил сапожник. Он ничуть не удивился.
— Иван Вазов, — сказал Нечаев.
— «Под игото». Роман в три части, — медленно произнес сапожник и поднялся со своего низкого стульчика.
Нечаев вздохнул с облегчением.
— Вот уж не думал… — медленно сказал сапожник по–русски. — С прибытием. Так, кажется, у вас говорят?..
Нечаев пожал его крепкую руку.
— Сторожа не было, —
— Сторожа забрали. Вчера вечером. Я знаю…
— Кто, немцы?
— Наши же, жандармы, — ответил сапожник. — Осторожно, там кто–то ходит…
— Это мой товарищ, — сказал Нечаев, оглянувшись.
— Другарь? Пусть войдет…
Нечаев выглянул и помахал Сене–Сенечке рукой. Сапожник тем временем стал опускать жалюзи. Потом, когда Шкляр тоже вошел в мастерскую, сапожник зажег лампу и запер дверь изнутри.
Из мастерской они прошли в подсобку без окон, напоминавшую захламленный чулан. Осторожно приоткрыв дверь, которая вела из подсобки в тесный дворик, обнесенный каменной стеной, сапожник снова закрыл ее. Дверь скрипнула, защемив полоску дневного света.
— Все спокойно, — сказал сапожник и, протянув Сене–Сенечке жесткую ладонь, назвал себя. — Генчо. Садись, другарь, в ногах правды нет. Так, кажется, у вас говорят?..
— Дело в том, что мы…
— Не надо, — сапожник покачал седеющей головой. — Ничего говорить не надо. Теперь чем меньше знаешь, тем лучше.
Но Нечаева беспокоил мальчишка, которого сапожник куда–то услал. Подмастерье может вернуться.
— Это мой сын, — сказал сапожник. — Славко. Он — как это по–вашему — будет молчать как рыба. Я его домой послал.
— А ты, батя, здорово говоришь по–русски, — сказал Сеня–Сенечка, и по его голосу Нечаев понял, что тот все еще не доверяет сапожнику. — Откуда?
— Раньше я совсем хорошо умел говорить. Давно–давно… Успел позабыть уже.
— Ты что, бывал у нас?
— В тысяча девятьсот… восемнадцатом. Мы тогда всю зиму простояли в Севастополе.
Сени–Сенечки тогда еще на свете не было. Он переспросил:
— Когда?..
— Год тысяча девятьсот восемнадцатый… Я тогда молодым был, как вы, и служил на крейсере «Надежда». Мы, конечно, отказались воевать против русских братьев. А нас за это… Как бы вам объяснить? — Он задумался, потом провел ладонью по горлу, — Портупей–юнкера Спаса Спасова приговорили к смертной казни. А мне пришлось четыре года… В тюрьме сидел, да… Нас уже здесь осудили, в Варне, когда мы домой вернулись.
Сняв кожаный фартук, сапожник повесил его на гвоздь.
У Нечаева подкашивались ноги. Он присел на железную кровать и прислонился к стене. Хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать.
Еще вчера в это время они были в кают–компании на своей лодке. Вчера!.. Но с тех пор, казалось, прошла половина жизни. У него было такое чувство, словно его жизнь раскололась надвое. За последние двадцать часов он пережил не меньше, чем за предшествовавшие им двадцать лет.
— Нам придется здесь сидеть долго. До вечера… — сказал сапожник. — Так надо.
Нечаев посмотрел на Сеню–Сенечку.
— Мы, батя, в твоей власти, — ответил Сеня–Сенечка, который уже проникся доверием к сапожнику. — Поступай, как знаешь. Тебе виднее.
Усевшись рядом с Нечаевым (кровать прогнулась, задребезжала), он вытянул ноги. До вечера так до вечера… Ему спешить некуда, все равно надо ждать еще трое суток с лишним. Теперь это снова был тихий застенчивый паренек, который не способен муху обидеть, а не тот Сеня–Сенечка, который глухо сказал Нечаеву, чтобы он погодил хоронить Гришку Трояна, а потом расправился голыми руками со здоровенным фрицем. Но, подумав об этом и вспомнив Гришку Трояна, Нечаев весь подобрался. Спросить или нет? Он все еще надеялся на чудо и боялся услышать правду. Но не спросить он тоже не мог.
— Нас было четверо, — сказал он, стараясь не смотреть на сапожника. — Вы, случайно, не знаете…
Генчо, казалось, не расслышал. Тогда Нечаев спросил напрямик:
— Говори, батя, не томи душу…
— Их уже нет…
— Как?
— Их нашли только утром. Водолазы. Все дно в бухте обыскали. — Сапожник говорил медленно, тщательно подбирая слова и как бы стараясь притереть их друг к другу. — Комендант порта бегал, руками за голову держался, награду обещал… Обязательно хотели найти.
— Не верю, — упрямо сказал Сеня–Сенечка. — Не верю, чтобы Гришка Троян…
— Потом, когда их нашли, немцы объявили, что это болгары, партизаны… Они взяли заложников, сорок человек. Хватали прямо на улицах. Мужчин…
— А «дельфин»? — спросил Нечаев с беспокойством.
— Какой дельфин? Не понимаю… — Генчо провел рукой по небритой щеке, потом расстегнул ворот рубашки, словно ему нечем было дышать.
— Торпеда… — объяснил Нечаев. — Торпеду тоже подняли?
— Не знаю… Нашли только какие–то куски железа. Немцы их сразу увезли на грузовике. Под охраной. Наш человек в порту работает, он видел… Там такое делалось!.. До утра полыхало. Один танкер и один большой пароход вот так, — Генчо переломил на колене какую–то щепку. — И еще один затонул, только уже поменьше тех… Теперь в порт никого не пускают. Ферботен!.. Оцепили весь порт.
Он замолчал, подбирая слова.
— Погибли ваши другари, — сказал он после паузы. — Наш человек передал. Один белобрысый, большой. А рядом с ним черненький, маленький лежал… У большого на руке была такая, с хвостом… Не знаю, как сказать по–вашему…
— Русалка, — подсказал Нечаев.
Не это хотелось ему услышать. Троян, Троян… Ему показалось, будто из темноты ему печально улыбается Гришка Трояп, улыбается мертвыми глазами. Дескать, виноват, что погиб, виноват, что покинул вас в такое время, когда еще воевать и воевать…