Тени надежд
Шрифт:
Легко сказать, займи. Арсам, словно Геракл на распутье оказался. Только у того по одну руку лежал путь трудный, ведущий к славе, а по другую – легкий, привлекательный, полный удовольствий, хотя и заканчивающийся посмертным забвением. Арсам про Геракла слышал, но не очень много. Таких подробностей не знал, а перед собой видел пути несколько иные.
Первый – стать героем, напугав македонского ежа своей голой задницей. Второй – принять мучительную смерть в руках палача, не выполнив царский приказ. Был еще и третий – опустошить в Малле винные погреба и перепортить всех местных девок, затрахавшись вусмерть.
Пока Арсам мучительно думал, от страха осуществляя третий вариант, Птолемею без боя сдалась Адана, а с Кипра пришли вести о восстании Сол. Дальше сидеть на заднице невозможно, что-то нужно уже делать.
Птолемей отрезал Арсама от Киликийских врат, и сатрап бросился бежать на восток, к вратам Сирийским. Добежав до города Исс, он встретил еще одного царского гонца. Тот сообщил, что царь царей всем войском идет к Сохам и, грозя Арсаму расправой, требует, чтобы тот перекрыл северный проход, отрезав Одноглазого.
У сатрапа душа совсем ушла в пятки, он лихорадочно искал пути спасения. Мысли завязались в сотню узелков, мозги ворочались так, что сера в ушах дымилась. Думал-думал и придумал. Нашел-таки сатрап лазейку и, приободрившись, радостно бросился в Сохи, встречать царево войско.
Еще в начале лета заняв без сражения Анкиру, стратег-автократор Малой Азии развернул здесь кипучую деятельность, стремясь привлечь под свои знамена побольше союзников. Помчались послы во главе с Леоннатом в независимые эллинские колонии на южном берегу Понта Эвксинского – Гераклею, Синопу и Трапезунд. Пердикка договаривался с вождями племен Пафлагонии, сам Одноглазый с каппадокийцами.
Все лето пролетело в лихорадочном пополнении войска и его подготовке. Македонские стратеги нещадно гоняли ополченцев и наемников, создавая из них декады, лохи и таксисы "пеших друзей". Не всем сие понравилось. Многие из тех, кто зарабатывал на жизнь мечом, и считал, что владеет им вполне искусно, оскорбились. Немалое число таких пришлось оставить в покое. Разве что вынудили обходиться в походе без обоза. По заведенному Филиппом установлению каждой декаде придавался мул и слуга. Никаких телег.
Возникло много забот со снаряжением. Если изготовить нужное число сарисс не составило труда, то большие круглые щиты, что были у каждого гоплита, для строя македонской фаланги совсем не годились, поэтому увеличить численность педзетайров Антигону удалось незначительно и преимущество в вооружении перед эллинскими наемниками Дария осталось ничтожным. Впрочем, стратег не сильно расстраивался на сей счет. Гораздо больше беспокойства вызывала малая численность конницы.
Антигон своевременно получил от Птолемея послание, сообщавшее о количестве войск Дария, и вполне отдавал себе отчет, что уступая в людях пятикратно, сможет лишь доблестно сложить голову. Македоняне, конечно, обсуждали идею отступить с равнины в горы, но каппадокийцы сообщили, что персы сторожат проход. Историю Антигон знал хорошо. Не требовалось ему напоминать про давние подвиги спартанцев.
Вожди каппадокийцев совещались долго, под персами им жить надоело, но и в успехе антигонова дела они изрядно сомневались. Наконец решились предоставить Монофтальму около пяти тысяч воинов, из которых две тысячи пришли конными. Ни стратеги эллинов-союзников, ни старшие гетайры не верили в надежность этого отряда, но Антигон искренне радовался приобретению. Еще бы не радоваться. На безрыбье-то. Пафлагонцы ответили отказом, а из Гераклеи, дорийской колонии, Леонната едва не пинками выдворили, обидев и обозлив неимоверно. Гордые дорийцы спешили не отстать в высокомерии от своих дальних родичей – спартанцев.
Зато пришла помощь из Синопы, милетской колонии, тесно связанной со своей метрополией. Тысяча гоплитов и пять сотен пельтастов пополнили войско Антигона. Синопцы обещали еще и отряд из Трапезунда, который был уже их собственной колонией. Впрочем, его Одноглазый не дождался.
Последним с запада подошел Кен, который привел новые пополнения: конный отряд лидийцев и еще две тысячи наемников, в основном из Вифинии.
Теперь войско союзников лишь немногим не дотягивало до тридцати тысяч человек. Уже что-то, хотя персы по-прежнему подавляюще превосходили их числом, да и надежное ядро македонян оставалось совсем небольшим.
Антигон узнал о дерзком деянии Лагида уже в конце лета, вовсю занимаясь укреплением Анкиры, причем птолемеевы труды едва не пошли прахом. До верховного стратега смог добраться лишь второй из двух отрядов гонцов, отправленных предусмотрительным Лагидом с разницей в несколько дней. Первый так и не дошел до цели, сгинув где-то по дороге, вероятно, вырезанный горцами, польстившимися на лошадей.
– Ну и ловкач, Лагид, – только и оставалось протянуть Пердикке, когда веселящийся, как мальчишка стратег-автократор сообщил ему новость.
– А что это нам дает? – недоуменно спросил Кен, еще не вникший в ситуацию.
– Как что? Встретим Дария, как Леонид Ксеркса, – ответил Пердикка.
– А чего бы Дарию переться в Киликию? Где ему там развернуться? Персы простор любят, – не сдавался Кен.
– Нам надо двинуться туда пошумнее, – сказал Леоннат, – тогда он просто пойдет за нами. Ему же нас надо разгромить, вот он и станет искать встречи.
– А вот я иначе думаю, – возразил Кен, – он хочет себе всю Азию вернуть, потому пойдет прямиком на Сарды. А там Мифрен, большой любитель открывать гостям ворота.
– Он не оставит нас у себя за спиной, – уверенно заявил Антигон, – не пойдет. Вернее, пойдет, если не будет знать, что мы в Киликии. Леоннат прав, надо побольше шуметь о нашем выступлении. Прямо сейчас и начинать.
В семнадцатый день метагейтниона голова союзнической колонны миновала самое узкое место прохода, где кто-то из древних возвел каменные ворота с участком стены, упиравшейся в отвесные склоны. Здесь на протяжении двадцати стадий можно было идти всего по три человека в ряд.