Тени Обратной Стороны. Часть 1. Заблудший путник

Федотов Станислав Петрович

И никто не подумал даже встать на защиту. Но старуха, хоть и не кричала теперь на весь караван, продолжала допекать племянничка, убеждая, что, если не подать милостыню, не ублажить Светлого Владыку, то быть им всем в орочьих желудках. Тот повздыхал, но всё-таки отправился к Айдану с парой монет – дескать, ты ж монах, вот, держи приношение – а когда тот стал отбрыкиваться, кто-то присоветовал просто бросить медяки в грязь, проводив молитвами: Владыкино-то завсегда найдёт получателя, какой-нибудь странник подберёт.

Ведерская марка никогда не была гостеприимным местом. Пришлецов там не встречали мягкие травяные ковры, им не шептали приветливо дубравы, жизнь в этих суровых краях могла показаться притягательной только злодеям, бежавшим от правосудия, отступникам, да, пожалуй, ещё любителям по многу месяцев пялить глаза в горизонт из окна сторожевой башни, одной рукой придерживая кружку с пивом, а другой – полируя верный клинок. Айдану нередко казалось, что всё это место – один большой монастырь, где ничто, решительно ничто не должно цеплять глаз и отвлекать от мыслей о вечном Свете. Но без народа страны не будет –

и герцоги делали всё, чтобы каждый здесь чувствовал себя желанным гостем: одни находили на севере отпущение грехов, другие – снисходительность к вольнодумству, третьи – достаточно лёгкие повинности, четвёртые – противоположный берег Ведера, населённый могучими и воинственными орками, которые большую часть времени проводили в междоусобицах, но порой всё-таки собирались и устраивали набег.

Лет сто назад про клыкачей даже и не слыхивали; поселенцы запросто переходили на тот берег, распахивали луга, основывали города, сгоняли с земель половинчиков, умудрялись даже вырастить что-то за короткое и ненастное лето, – одним словом, хорошо проводили время. Но потом из Холодных врат – широкого перевала у северной оконечности Осевого Хребта – хлынули полчища зеленокожих, и серо-зелёная палитра пустошей пополнилась чёрным и алым – цветами сожжённых городов и пролитой крови. В представлении простого люда орки были кем-то вроде демонов: дьявольски плодовитые, безразличные к смерти, а из развлечений признающие лишь истребление беззащитных людишек. Церковь эти воззрения, с одной стороны, поддерживала, объявляя нашествие зеленокожих справедливой карой за грехи, за небрежение в молитвах и призывая к покаянию, но в то же время пыталась и самих орков обратить в истинную веру – правда, не очень успешно. Рыцари тоже старались приукрасить мощь и жестокость клыкачей, сочиняя истории о том, как зеленокожий богатырь голыми руками расправляется с шестью всадниками, а зловещий шаман за его спиной насылает на врагов град и тучи воронья. Всё это, конечно, проскальзывало и в хроники, но порой среди легенд мелькали и правдивые сведения.

Как рассказывали сами орки, они пришли через некую ледяную арку, которая таинственным образом распахнулась прямо в сердце их родного мира и закрылась через год, отрезав тех, кто решил попытать удачи в неизведанном краю, от отцовских кочевий. Не сумев открыть её снова, зеленокожие переругались и, разделившись на десяток племён, разбрелись в поисках хороших земель и обнаружили вскоре, что попали на пустынные северные рубежи Гекатонской империи – обширной и богатой, но рыхлой и совершенно не готовой отражать новую угрозу. Наместники приграничных городов перепугались, получив от невиданных прежде широкоплечих и клыкастых великанов требование «земли и неба». Некоторые откупились и получили передышку, другие спешно собрали войско и были разбиты. Орки были рады золоту, вожди равнодушно разбивали драгоценные кубки и ломали украшения, раздавая их по кусочкам своим бойцам, а те считали, что вместе с побрякушками получают части предводительской удачи, которую следовало сохранить понадёжнее – лучше всего утопить в болоте или спрятать в дупле старого дерева. К щедрому вожаку прибивались всё новые головорезы; прижимистого запросто могли принести в жертву Отцу-Небу. Новые, тучные земли тоже радовали клыкачей: пастбища получше, чем в северных степях, к тому же всюду города, которые можно грабить, и белокожие крестьяне – хилые и трусливые, которых можно сделать рабами или просто заставить драться друг с другом на потеху клыкастому воинству.

Орки всё не могли решить, как относиться к людям. На их родине были только говорящие драконы, которых приходилось уважать, чтобы не сожрали, а тут вдруг какие-то белоручки, прячущиеся в каменных укрытиях и боящиеся доброй сшибки. Некоторые из орков всё же считали человечество небезнадёжным, и у таких вождей в дружинах можно было встретить людей-перебежчиков, которые уделу раба предпочли службу зеленокожим, и вчерашних бандитов, которых дома ждала виселица. Но многие клыкачи, особенно шаманы, утверждали, что люди одним своим существованием оскорбляют Отца-Небо, и лучше бы их всех истребить поголовно – а поскольку никто не знал, кому из родичей вождя или его побратимов придёт в голову свергнуть его, служить оркам было почти так же опасно, как сражаться с ними. В одном лишь зеленокожие сходились: каменные строения – это мерзость, их надо рушить и жечь, а жителей выгонять в чистое поле, чтобы не прятались от взора Отца-Неба. Сами они предпочитали жить в шатрах, а то и вовсе под открытым небом, похваляясь перед изнеженными людишками своей выносливостью, хотя для вождей порой строили деревянные пиршественные чертоги.

Придя в себя от первого потрясения, империя всё-таки сумела сдержать орков. Некоторые племена удалось купить богатыми подношениями, других сделали федератами, выделив земли из приграничных провинций, третьих разбили в жестоких сражениях, отозвав войска с других рубежей и натравив некоторые племена зелонокожих друг на друга. Конечно, север стал гниющей раной, пожирающей и солдат, и ресурсы, но и оркам пришлось оставить мечты о покорении юга и искать новых земель на востоке – они добрались до Осевого Хребта, служившего пределом имперских амбиций, и, перейдя его через Холодные Врата, вскоре обрушились на Гевинтер. По ту сторону Ведера решительно ничего не было способно их остановить, немногочисленные города были растоптаны, крестьяне разбежались или угодили в рабство. Южный, крутой и высокий берег реки на какое-то время задержал орков, но потом они всё равно прорвались на территорию будущей Северной марки и разграбили те три города, которые там смогли найти. Гевинтер теперь лежал практически беззащитным у их ног, но у клыкачей захворал вожак, и они вернулись на север, чтобы передохнуть и обустроить новые владения.

Орки вскоре поняли, что

для решительного натиска на юг их маловато, и вызвали гевинтерцев на переговоры, требуя от них не только признать уже свершившиеся завоевания, но и платить дань. Люди стали тянуть время и, как могли, – золотом и коварными речами – распаляли разлад между братьями вождя, пока наконец те не передрались – и тогда гевинтерцы вышвырнули клыкачей за Ведер, укрепившись на круче над рекой, но лишь для того, чтобы через пару лет вновь отступить к самому Северинову валу; там уже орков кое-как, с натугой остановили маги Королевской гильдии. Дальше всё повторялось: прилив и отлив, стремительное наступление и бесславное бегство, воспетые в песнях победы и долгие поминальные службы – но чем дальше – тем больше верилось, что Ведер станет нерушимым рубежом на пути у диких орд. Орочья тактика никак не менялась, и, хотя через Холодные Врата прибывали всё новые клыкачи, разные племена не доверяли друг другу, и попытки договориться о совместном нашествии чаще кончались усобицами. А пока они грызлись, гевинтерские маги в пыльной полутьме подземелий испытывали новые смертоносные чары, герцог держал народ в душном ярме налогов, чтобы оплачивать создание новых крепостей, Церковь Света созывала верных под стяги добродетели и даже благословила основание нового рыцарского братства – Ордена Чаши, члены которого клялись оберегать беззащитных от нелюди – так что с каждым разом оркам всё тяжелее становилось поддерживать репутацию божьего наказания. Наконец, лет тридцать назад интерес к охране ведерских рубежей высказал Ааренданн – весьма загадочное объединение заморских чародеев; и они на мелочи не разменивались, попросили за свои услуги ни много ни мало целый приграничный город со всеми пошлинами и привилегиями, переименовав его в Толимар и заселив отъявленными безбожниками, но зато первый же набег орков, которому не посчастливилось собраться той весной, сгорел в магическом огне, так что доблестные гевинтерские рыцари даже мечей из ножен повынимать не успели. С тех пор только мелкие ватаги, на которые ааренданнцы считали ниже своего достоинства обращать внимание, прорывались за реку – и простолюдины, отстраивая разорённые лачуги, ворчали, что чужеземные стражи чванятся и берегут себя попусту, а вот рыцари не жаловались: ведь это одно ещё оправдывало их присутствие на границе и те привилегии, которыми они так щедро были осыпаны. Сами зеленокожие как будто бы тоже успокоились: конечно, каждую весну их отряды исправно пробовали на клык оборону ведерского рубежа, но Айдану доводилось слышать, что некоторые орки уже преспокойно торгуют с людьми, а в Толимаре как будто бы им отдан целый квартал. Проезжие клирики порой болтали об орочьих проповедниках, один из которых – некий Белый Орк – был практически святым – но в Ланциге такие слухи вызывали только смешки: подумать только, ещё скажите, что у нас появится однажды зеленокожий насельник!

Айдану было трудно не думать о бёдрах в облегающих штанах, о куртке, плотно обнявшей стройный стан; хорошо ещё, что обладательница этого всего ехала где-то сзади. Оглядываясь, он видел вдалеке надвинутый серый капюшон, а рядом – крепкого мужичину с добрым, немного ребяческим лицом на толстой шее, непропорционально маленьким для такой туши. Голова его была увенчана остроконечным шлемом, крестовина меча поднималась из-за плеча, он правил лошадью легко и уверенно. Телохранитель или дружок? Айдан очень надеялся, что первое, предчувствуя, что в противном случае сгорит от ревности.

Спрятанное в тени капюшона лицо тоже не давало покоя. Представлялись чёрные озорные глаза – да, почему-то именно чёрные, и не надо спрашивать, почему – в обрамлении длинных ресниц. Мягкие щёки, чуть полные губы, лукавая улыбка. И светло-рыжие колечки волос, рассыпанные по плечам.

Порою фантазии о ней ослабляли хватку, и тогда неотступно лезли в голову странные откровения мастера Рихарда. Зачем надо было рассказывать про смерть старого Бернхарда? Почему это важно? И что лежало сейчас на дне мешка, завёрнутое в кожу? Хоть бы скорее открыть, посмотреть, вчитаться, седло словно шипы отрастило. Перед глазами встали новые картины: увечными комарами ползли по страницам буквы неряшливой скорописи мастера Бернхарда, складываясь в начало правдивой повести о путешествии Дейермера – и зависть принималась колоть, потому что тогда, получается, не Айдану быть первым и единственным автором хроники о Дейермере. Немного утешало то, что не бывавший севернее Ланцига старик уж точно не мог описать самого интересного – эпической экспедиции на Обратную Сторону. Предвосхищая строки грядущей хроники, Айдан воображал сражения с многоножками на кольцах полуразрушенных лестниц и ждавшее во тьме древнее и безымянное зло, которое герои повергли… наверное, повергли – иначе зачем ходили, спрашивается? Он сложил пару ладных фраз об этом и довольно перекатывал их на языке.

Под наследием мастера Бернхарда, затерянное в складках старой рясы, притаилось и кое-что, возможно, более опасное: одна из чёрных пирамидок, сделавших Айдана колдуном в глазах братии. В описи почему-то были перечислены лишь четыре, а не пять, и он решил, что пропажу никто не заметит, а поскольку особых примет никто не позаботился указать, у него даже был выбор. На каждой пирамидке были символы, и некоторые, что бы они ни значили, смотрелись таинственно и вдохновляюще – Айдан и взял ту, которая ему больше всего понравилась. Как сам себя убеждал, для дальнейшего изучения, только вот он не был чародеем, и просто таскал пирамидку с собой навроде амулета – как напоминание о том вдохновении, с которым он изучал записки эльфа, собирал конструкцию, – и даже, наверное, о жалкой судьбе насмешников. Два ланцигских года прошли в тщетном ожидании нового шанса, нового открытия – и вот теперь оно, может быть, скрывалось за очередной грядой холмов, и не уворованное, как тогда, – законное честное, моё! – Айдан понял, что скалится во все зубы, словно ему обещан епископский титул, и поспешил спрятать улыбку.