Тени пустыни
Шрифт:
Музаффар заявил: «Садитесь на лошадь. Поедете вниз, там найдете мельницу, а за ней кахвехану. Там пьет кофе Ибн–Салман со своими людьми. Среди них Зуфар. Сумейте поговорить с ним и приведите его втайне сюда». Хорошо на словах, но обожжешься на деле. Приведите! Легче надоить молока у тигрицы.
СТИХ:
О душа моя, в тенетах тяжких бед
Всех друзей ты с их скорбями вспоминай.
Х а ф и з
Разве шейх Музаффар не знает, что у араба Джаббара полно винтовок и кинжалов? И разве араб — проклятие его отцу! — не запомнил тогда в Хафе мое лицо? Но какое дело копыту, раздавившему жука, до жука!
Прибегая к тысячам хитростей, я проник в стан злодея Джаббара. Я сидел рядом с Зуфаром и мог коснуться его рукой.
И в двух шагах сидел этот араб — чтоб ему помереть молодым! — и не догадывался, что известный ему Алаярбек Даниарбек находится в кахвехане рядом и обманывает его. Хитрость — сестра дьявола. Был Алаярбек Даниарбек в кахвехане и не было его. Пил кофе в кахвехане не Алаярбек Даниарбек, а некий опиеторговец с длинными волосами и в персидской чухе. Хитрейшему из хитрых, Джаббару, следовало бы знать, что персы–контрабандисты надевают парик, искусно сделанный и меняющий обличье человека до неузнаваемости. Такой парик мочат в горячем растворе опиума, высушивают, надевают на голову, а по ту сторону границы парик моют и выпаривают из той воды опиум. Такой парик пригодился мне, хитрецу, и Джаббар меня не признал. Но и Зуфар не узнал того, кто вывел его через крышу хижины для ягнят в Гельгоузе.
Зуфар сказал мне: «Я не знаю тебя. Откуда я знаю, кто ты и что тебе от меня нужно. И запомни, я не позволю плохо говорить о Джаббаре. Пес ест, что ему дает хозяин, умирающий от жажды пьет даже из болота, беглец лезет через гору, нищему и горбатая невеста хороша. Не пойду с тобой. Джаббар спас меня от смерти. Мы с иомудом Карадашлы лежали на краю солончака сухие, словно осенние листья чинара. А Джаббар нас поднял, напоил, дал есть, избавил от смерти».
Я сказал, что верить Джаббару нельзя, что он опасный человек, что Эусен Карадашлы — калтаман и правая рука злодея Джунаида, что джунаидовцы жгут сейчас колхозы Туркмении и Хорезма, убивают и грабят. Я рассказал, наконец, и о Музаффаре и о том, что он обещает помочь Зуфару перейти через границу и вернуться на родину.
Однако Зуфар не захотел и слушать. Он сказал: «Я не знаю, кто Джаббар, но он поделился со мной водой в пустыне. Он дал мне свою одежду прикрыть от солнца мое голое, разъеденное солью тело. Джаббар мне отец, я его сын. Что он скажет, то и сделаю». Я подумал: «Зуфар сошел с ума». Но Зуфар еще сказал: «Я верю ему. Он вырвал меня из рук жандармов и инглизов».
Зуфар заплакал, и слезы смочили его усы и бороду. Видать, в шахском дворце Ороми Джон нет даже цирюльника. Из бороды Зуфара можно было хоть кошмы валять, а на голове у него отросли патлы, какие носят волосатики–дервиши в Шахимардане. От всех лишений Зуфар совсем потерял ум. Дерево если упадет, не поднимешь.
Сколько ни хитри, все равно попадешься. Не знаю как, вдруг неслышным котом — чтоб у него из бороды волосы повылезли! — подкрался Джаббар, снял тихонько с моей головы мой парик хитрости и сказал: «Чего тебе здесь надо? Это тебя доктор подослал? Выбирай: рубленая лапша или суп с клецками?» Затряслись у меня ноги. И словами поэта Хафиза я воскликнул: «Я жив, но жизни нет во мне!» У басмачей лапша — это когда человека рубят саблей на куски, а суп с клецками — когда в котле с семью ушками человека заживо варят. Зуфар тогда попросил за меня: «Он не вредный, отпустите его!» Джаббар согласился, и жизнь моя для моего семейства сохранилась.
Зуфар мне шепнул на ухо: «Я хочу вас предупредить. Шейх Музаффар совсем не шейх и совсем не Музаффар. Он инглиз Лоуренс. Всем известный и страшный дракон шпионства и скорпион козней. Он инглиз, зубастый и кровавый злодей. Остерегайся его». Я удивился и спросил: «Откуда тебе известно?» Зуфар ответил: «Мне сказал отец мой Джаббар ибн–Салман, араб, а вы расскажите об этом доктору, ибо печально, что такой хороший человек попал в пучину заблуждения».
Мало ли что может наговорить поврежденный в разуме. Но потом, вернувшись после многих горьких испытаний в лагерь луров и представ перед дьявольским шейхом Музаффаром, я поверил. Негодяй этот Музаффар! Увы мне!.. Потрудившийся на солнце разве не имеет права поспать в тени? Вырвавшийся из зубов тигра, разве не может ждать сочувствия? А шейх накинулся на меня и поносил всячески. От бранчливых слов и неподобающей ругани этого лжешейха я так рассвирепел, что перестал трястись от страха. Оседлай даже золотым седлом осла — благородным конем он не станет. Наверни на башку инглиза хоть сто аршин индийской кисеи — шейх из него не получится.
Но вернемся несколько вспять. Да, я испытал горе опасности. Посудите сами. Едва Зуфар сказал: «Отпустите его!» — и меня отпустили, как вдруг один хузистанский араб, пошептавшись с Джаббаром, приблизился ко мне и говорит: «Повремени садиться на коня. У меня к тебе дело крови». Открыл я рот от изумления, ибо не знал за собой никакого дела крови… А вид тот хузистанец имел, как однажды говорил мой друг поэт Завки: «Тебя увидев, дьявол сам сбежал бы с криком «Бог мой!».
Хузистанец кровожадно воскликнул: «Клянусь, ты убил моего брата Гариба и его кровь на твоей голове!» Испугался я. Хузистанские арабы известны неутомимостью мести. «Клянусь, господин хузистанец, — сказал я, не знаю твоего брата Гариба, я не видел твоего брата Гариба, я не встречал твоего брата Гариба. Как мог я убить его? Зачем мне было убивать его?» Хузистанец заорал: «Врешь! Ты предательски убил брата Гариба, и он умер, моля о мести!»
Хузистанец вынул из ножен кинжал, которым не только человека, но и слона можно зарезать, и повертел им перед моими глазами.
Джаббар, усмехнувшись дьявольской улыбкой, сказал: «Если араб требует крови, лишь аллах может рассудить, кто прав. Поступим по обычаю». И тогда посадили джаббаровские арабы Алаярбека Даниарбека на коня, дали ему многозарядное английское ружье и сказали: «Поезжай! Вверяем твою судьбу всемилостивому. Когда ты скроешься с глаз, брат Гариба и его друзья поедут за тобой, и тогда берегись! Хочешь — сражайся, хочешь — вверь жизнь коню, дело твое».
СТИХ:
Лекарства нет, чтоб облегчить мои страдания,
Где врач такой, чтоб жизнь мне спас?
Так мудро говорил поэт Мир Амман.
Сказал я себе: «Эй, Алаярбек Даниарбек, со смертью человека прекращается его дело, а дел у тебя осталось незавершенных целый ящик. Узел ненависти надо развязывать, а не затягивать. Хитры хузистанцы, но я, узбек, тоже хитрый». И хоть хотелось моей руке хлестнуть коня плетью и ускакать, пустил я его шажком, чуть–чуть. Пусть они подумали бы: с этим хитрецом шутить не подобает. Однако едва я потерял из виду проклятую кахвехану — о пророк, покровитель всадников! — моя плетка хлестнула коня так, что он забыл, где земля, где небо. Вдруг слышу позади топот коней. Не тратя и секунды, сворачиваю в придорожные заросли и закручиваю морду коню крепко халатом, чтобы он ржанием не выдал нашего местопребывания. Этот мститель–араб со своими приспешниками промчался как черт по дороге с варварскими воплями, а я выбрался из зарослей и спокойно пустился вспять, но, не доезжая кахвеханы, свернул на козью тропинку в горы. Кто опишет доставшиеся на мою долю лишения? Скитальцем стал я, Алаярбек Даниарбек. Девять качеств свойственны святому дервишу. Должен быть он голодным, и я голодал. Не смеет дервиш иметь дома. А разве имел я крышу над головой? Не дозволено дервишу наслаждаться сном. Не спал Алаярбек Даниарбек, опасаясь кровожадного любителя верблюжьего навоза Джаббара и его дьяволов. Не полагается дервишу завещать что–либо в наследство. А о каком наследстве мог думать голодный Алаярбек Даниарбек в горах Шахвара? Рекомендуется дервишу не покидать своего наставника. А как мог Алаярбек Даниарбек покинуть Петра Ивановича, который уже давно послал его разыскивать Зуфара по всему Хорасану? Надлежит дервишу быть довольным самым последним местом за дастарханом. Алаярбек Даниарбек не спешил занимать места поблизости от проклятого Джаббара. И Алаярбек Даниарбек бежал подальше, в такие места, куда даже и гадюки не заползают. Надлежит дервишу воздержание от пищи — и Алаярбек Даниарбек предпочитал пустоту желудка угрозе получить пулю в живот. Лучше скитаться голодным, нищим, нежели лежать в могиле. Восьмое качество дервиша: не помышлять о возвращении домой, когда следуешь по стопам наставника. Никакие силы и соблазны не вернули бы меня в Ороми Джон, где я чуть не лишился самого драгоценного, что имеется у человека, жизни. Одно–единственное качество из девяти дервишских качеств не подошло мне: обязанность вернуться к ударившему меня, то есть к Джаббару. Ну это уж пустой разговор, позвольте вас уверить.
Я поспешил в Мешхед, чтобы разыскать лагерь экспедиции. И ехал я так быстро, как мог. Испуганному человеку и баранья голова кажется головой тигра.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Аллах знал нрав осла и не дал ему рогов.
Человек подобен мешку. Если в человеке будет пусто, то с ним будет как с пустым мешком — он стоять не сможет.