Тени пустыни
Шрифт:
Сапоги! От радости хотелось прыгать. Но Зуфар вовремя вспомнил, что он глава семейства.
— Извините, матушка, — сказал он почтительно, — но у нас мало денег, совсем мало. Я только третий месяц получаю зарплату… Лучше бы козу…
— Сынок, я сказала.
Нет, явно не он глава семьи, а бабушка. Возражения застряли в горле, и потом… сапоги! Хромовые сапоги! Блестящие, на спиртовой подметке!
Бабушка остановилась у двери:
— Не изводи меня. У нас много денег. За джугару дали хорошо.
— За джугару? — удивился Зуфар. — Сейчас джугару
Лицо бабушки просияло.
— Надо уметь продать. Они требовали ячмень, а я и говорю: ячмень для лошадей. А джугару и лошади и люди едят…
— Какие люди?
— Из песков.
У Зуфара в груди шевельнулась тревога. Чем–то зловещим потянуло от этого упоминания про людей из песков.
Бабушка начинала сердиться:
— Все вы, мужчины, одинаковы! Откуда люди? Какие люди? Пока дело не запутаете, не приведете его в порядок. Я дала тебе денег. Ты пойдешь к сапожнику и купишь сапоги. Хорошие сапоги, красивые сапоги.
Приятная перспектива иметь новые сапоги кого угодно соблазнит, но в Зуфаре сидел зуд упрямства. Он молчал, насупившись. Старуха поняла, что он все еще противится, и расшумелась:
— Ты до кончиков ногтей — мой муженек, твой дед. Тоже во все щели нос совал! Все ему подавай, выкладывай… Спокойно минуты посидеть не мог. Говорю тебе: я не знаю, кто покупал! Доволен? Никогда я не видела их раньше. Понял? Еще что? Денег у них полный мешок. Они сказали: «Живем в песках. Корма истощились. Коням жрать нечего, людям жрать нечего…» Хорошие купцы. Ходили по всем курганчам*, спрашивали хлеб, ячмень, муку, платили большие деньги. Ко всем заходили, в каждую курганчу, у всех покупали. У меня джугару купили. Не торговались, не рядились. Деньги тебе на сапоги выручила. Доволен?
_______________
* К у р г а н ч а — дехканская усадьба в Хорезме.
Сердцу сделалось тесно. Зуфар вскочил и стоял растерянный возле очага. От волнения у него перехватило горло. Но как говорить с бабушкой, чтобы не задеть ее? У него не бабушка, а золото! И за хозяйством смотрит, и в котле у нее всегда что–нибудь варится, и овец сама пасет, и овец стрижет, и колодец может вырыть сама в песках, и каракулевые шкурки выделывает, и на базаре сумеет выгодно продать, и одежду сама сошьет, и… Зуфар нежно любил свою бабушку. Нет, надо с ней бережно, нельзя огорчать… Он еще верил, что его догадка неосновательна, и с надеждой спросил:
— А–а–а, так это из песков… из совхоза? От Ашота? Говорят, они новых овец получили…
— От Ашота? Я знаю всех, кто работает в совхозе. Ни от какого они не от Ашота. Покупали джугару туркмены в высоких папахах, с колодцев. Они сказали сами: «Мы из Каракумов, у нас лошадям жрать нечего, людям нечего жрать. Продайте! Даем хорошую цену».
В ярости Зуфар бил кулаком по раскрытой ладони и ухал. Он никак не мог собраться с мыслями.
— Пустыня, проклятая пустыня! — простонал он. — Опять идет на нас пустыня.
Шахр Бану величественным столпом застыла у двери. Свет от костра прыгал по ее точеному лицу. У нее чесалась рука дать Зуфару подзатыльник.
— А к соседям они заходили? — спросил совсем небрежно Зуфар.
— Кто?
— Те… в высоких папахах…
— Говорила я тебе, заходили. К Менгли на усадьбу заходили, к Шамурату, к арбакешу Саттару…
— У всех купили?
— У всех. У кого ячмень, у кого муку. Большие деньги платили. Погрузили на арбу Саттара и повезли.
— В пески?
— Нет, сначала к Бабаджану–кули.
— В караван–сарай? Да ведь Бабаджан–кули человек самого каракумского ишана! Ох! Опять пустыня…
Зуфар сел и поспешно натянул сапоги. Он спешил. Вскочил, надел куртку и потянулся было к форменной фуражке, висевшей на колышке, вбитом в стену. Но рука метнулась нерешительно раз, другой и схватила старую чабанскую шапку.
— Я пойду! — проговорил он, стараясь не глядеть на бабушку.
— Куда? Ночь, все спят.
Она распахнула скрипучую дверь, и в комнату холодом пахнуло черное вызвездившее небо.
— Пойду поброжу.
— Эх, — рассердилась бабка, — сколько пыли может поднять один джигит. Понимаю… Бдительность… Ты бы со своими комсомольцами зашел в кооператив да посмотрел, что там вытворяет Парпибай… заведующий… Еще красным купцом называется… Гребенки там в лавке у Парпибая есть… пудра… Нужна мне пудра… Резинки и запонки есть, а ситца нет. И ни одного аршина сатина… Ведер нет. Веревок нет. А я знаю, товар ведь из Ургенча в лавку привозят. А где? Красный купец Парпибай… своим дружкам да родственничкам–баям продает через заднюю дверь… А Парпибай — красный купец — кто? Настоящий он старый торговец — бай, спекулянт. Вот на кого свою бдительность науськайте. А тут солидные люди джугару купили. Ты и затормошился. Из–за одного мешка какой–то джугары бдительным стал. У нас полный чулан пшеницы. Что ты раскричался? Тоже мне хозяин. Вот такой же и твой дед… Все в кухне в очаг глаза запускал.
Поправив шапку на голове, Зуфар откашлялся. Нет, бабушке надо объяснить. А вдруг они, те, из пустыни, опять явятся? Тогда еще хуже будет.
Бабушка сама помогла. Она взглянула ему в глаза и примирительно улыбнулась:
— Давай, сынок, выкладывай. Обижай! Все равно: во рту не спрячешь даже макового зернышка. Говори же, чего не поняла выжившая из ума старуха?
Зуфар нежно погладил бабушку по плечу.
— Матушка, скажите: у них не было оружия? Винтовки там или сабли? Не заметили ли вы?
Старуха ахнула и подняла к потолку руки:
— Вай дод! И ружья были, и сабли были… Ох, как я не догадалась!
— Видите, матушка… Это же…
— Тсс… Вай мне… Молчи, молчи! Не произноси его имени! Ох! Но их мало было… Приезжало их два–три…
— Пока их мало… Э, маленькую змею надо бить большой палкой, пока не явился сам змей…
Зуфар раскрыл рот, чтобы произнести ненавистное имя, но мольба во взгляде старухи остановила его. Тогда он решительно швырнул шапку в глиняную нишу, напялил на голову штурманскую фуражку и переступил порог.