Тени пустыни
Шрифт:
В секретной инструкции, лежавшей в потайном ящичке, ничего не говорилось о жене господина векиля. Не было ни намека на нее, точно ее не существовало.
Но…
В инструкции говорилось о том, что нельзя причинять неудобства господину векилю. Можно ли разлуку с молодой, прелестной, златокудрой, розовокожей женой отнести к неудобствам? Хаким Герата недолго колебался. Абдуррахим и Гулям принадлежали к одному племени, даже к одному роду. Не поддержать соплеменника, родича — преступление.
Он посетил господина Гуляма в его уединении. Именно в уединении, а не в заключении — на даче Чаарбаг Фаурке. Видит всевышний, помещение, где пребывал векиль, ничем не напоминало тюрьму. Чаарбаг Фаурке — прекрасный сад с виноградником на берегу многоводного канала Кахруд–бор.
Хаким лично осведомился о состоянии здоровья господина векиля. Он расспросил его о времяпрепровождении, о том, чем его кормят, чем его поят. Не жестка ли постель? Не застаивается ли воздух в комнате? Нет ли блох? Увы, блохи — это бич и бедствие Герата. Не тревожат ли посторонние шумы? Какова на вкус родниковая вода? Не привозить ли лучше воду из священного источника Зиарет Ходжи Таги? Не прислать ли какие–нибудь благовония?
Впрочем, вопросов хаким задавал множество, и притом в самой благожелательной форме. Вопросы свидетельствовали о милейшем внимании, и господин векиль терпеливо и столь же благожелательно отвечал на каждый вопрос, хотя он был раздражен и взбешен этим бессмысленным арестом. Вопросов у хакима имелось множество, вежливость хакима переходила все границы, и Гулям, знавший Абдуррахима с детства и бывший раньше с ним на самой дружеской ноге, понимал, что его, Гуляма, положение скверное, если столь самостоятельный и, по сути дела, независимый от Кабула властитель провинции, забыв дружбу, товарищество, племенные и родовые связи, изображает из себя человека чужого. Гулям почувствовал презрение к Абдуррахиму. Губернаторский пост сделал Абдуррахима чиновником. Он забыл об интересах и обычаях племени. Абдуррахим топтал святое святых пуштунов. Теперь Гулям презирал своего соплеменника, родича, друга… Гулям знал: никогда сам он так не поступил бы ни ради себя, ни ради аллаха, ни тем более ради земного властителя.
Но на вопросы надо отвечать. В вопросах можно прочитать смысл и настоящего и будущего. И Гулям отвечал Абдуррахиму столь же изысканно и вежливо, сколь изысканны и вежливы были вопросы.
Но он не выдержал и вскрикнул, когда Абдуррахим тем же вежливым и невинным тоном задал среди тысячи вопросов один–единственный вопрос, от которого могло разорваться сердце.
Он закричал, и не стыдился, что закричал от радости.
Абдуррахим спросил:
— А какие ваши распоряжения передать ее превосходительству, вашей глубокоуважаемой и прелестной супруге?
Вопрос огнем обдал все существо Гуляма. Он никак не ждал его. Из груди его вырвался нечленораздельный стон.
— Она?..
Он потерял ее, он оставил ее беспомощной в Мешхеде. Когда его схватили и увезли из Мешхеда, он еще ничего не успел узнать. Что только он не передумал, каких ужасов не представил мысленно! Она оставалась в лапах этого грушеголового липкого Анко Хамбера. И вдруг… Откуда генгуб Абдуррахим знает о его жене?
Любезно щадя Гуляма, Абдуррахим сделал вид, что не заметил пылких проявлений его чувств. Медоточиво и вежливо повторил свой вопрос.
Гулям настаивал:
— Но скажите, где она?
— Вы понимаете, я официальное лицо, и мне не дано… — сказал важно Абдуррахим и выпятил грудь так, что ордена засияли в солнечном луче.
Векиль Гулям, конечно, отлично представлял, что такое официальное лицо. Но влюбленный муж, безумно влюбленный Меджнун не желал ничего понимать.
Генгуб даже испугался. С момента своего вынужденного затворничества Гулям вел себя спокойно: не протестовал, не грозил, а больше молчал. Так ведут себя государственные умы, когда в жизни происходят неприятные перемены. Так ведут себя племенные вожди, великие воины и мудрецы, когда судьба низвергает их с высот могущества в прах ничтожества.
Но едва прозвучало имя Насти–ханум, и Гулям превратился в тигра. Он вцепился Абдуррахиму в лацканы блестящего зеленого сукна мундира, тряс его и кричал.
Он успокоился немного, — когда Абдуррахим заметил:
— Ваша супруга в Герате… среди верных друзей.
Сердце Гуляма едва не остановилось. Но он был счастлив и закрыл глаза, представляя ее лицо, ее улыбку. Он слышал ее голос. Но…
— А как она попала сюда? — спросил он сухо.
Абдуррахим отказался удовлетворить любопытство Гуляма. Не место и не время говорить об этом. Господину векилю надлежит готовиться к отъезду. Путь не близкий и… тяжелый. Найдет ли он удобным подвергать лишениям путешествия свою супругу, прелестную «мадам»?
— Я хочу ее видеть.
— По ряду соображений это невозможно.
— Мне надо поговорить с ней. Я не знаю, сможет ли она. Захочет ли она… ехать?
— Их превосходительство, ваша супруга, изъявили желание.
И снова из груди Гуляма вырвался крик.
Вряд ли так кричал безумный Меджнун при виде влюбленной Лейли, когда она пришла к нему в пустыню.
— Я знал! — с диким торжеством воскликнул Гулям.
Абдуррахим был не только генгубом, он был человеком. Он откашлялся и даже прослезился. Он расправил свою великолепную генерал–губернаторскую бороду и почтительно склонил голову.
Он отдавал должное верности влюбленных. Все восточные люди преклоняются перед высокими чувствами. Влюбленные супруги! Как громко это звучит в наш черствый, расчетливый век!
— Что же прикажете вы передать своей супруге, ваше превосходительство? — повторил растроганный вельможа.
— Я хочу ее видеть…
Встреча Туляма и Насти–ханум, вопреки категорическому отказу генгуба Абдуррахима, состоялась. Более того, Настя–ханум пошла на добровольное затворничество. Она поселилась в Чаарбаг Фаурке.
Как это получилось, хорошо знал маленький самаркандец Алаярбек Даниарбек.
Не кто иной, как Алаярбек Даниарбек, в тот день перед вечерним намазом посетил мехмендера — церемониймейстера генгуба Абдуррахима.
Алаярбек Даниарбек вернулся к Петру Ивановичу рассвирепевшим. С одной стороны, его не могли не вывести из себя удушливые, смердящие отбросами кривые улочки города, кочковатые, с полными грязи рытвинами. Очень неприятно, когда вот–вот на голову плеснут помои или кое–что похуже. Он едва не заблудился в лабиринте проходов, столь узких, что с протянутыми руками упираешься в стены противоположных мазанок. Ни дуновения ветерка не ощущает там твое лицо. Да еще пришлось торчать в какой–то темной щели, прижавшись к калитке, когда, сопя и кряхтя, мимо шествовали по проулку верблюды–гиганты, норовившие своими боками расплющить прохожих о стены домов в лепешку. А когда Алаярбек Даниарбек шел через кладбище мимо мавзолеев с поблескивающими голубыми изразцами минаретов, сколько он натерпелся страхов, сколько раз сердце у него останавливалось и сколько раз он, отдышавшись, убеждался, что его напугал всего–навсего жалкий шакалий щенок или полосатая, свирепая, но трусливая гиена! Еще хуже, чем гиена, напугал его какой–то волосатый дервиш, пытавшийся ему продать кокосовые четки, которые якобы он принес из священного Лахора. Дервиш все кричал о молитвах и правоверии. Бедный Алаярбек Даниарбек, чтобы только избавиться от него, купил четки и убедился тут же, что святой сейчас же нырнул в двери какого–то ярко освещенного здания. В верхнем этаже его помещался кинотеатр, а в нижнем — восточные бани с мальчиками–прислужниками.