Тени сумерек
Шрифт:
— Наш побег, наверное, уже заметили, — сказала она Хуану. Тот коротко рыкнул: ясное, мол, дело. Уши его были насторожены все время и поворачивались из стороны в сторону: не гремит ли охотничий рог? Не слышно ли всадников Нарготронда?
— Я только и делаю, что бегаю, Хуан, — улыбнулась принцесса. — Иногда мне кажется, что мои пути, словно насмешливая apaquenta, повторяют пути Берена. Он бежал из родной страны, ставшей чужой — и я бегу. Потом он попал в плен — и я попала. Вот только в третий раз нам придется бежать двоим. Как ты думаешь, в какой срок мы доберемся до Дортониона? Десяти дней на это нам хватит? А сколько времени уйдет
Пес ткнул ее головой пониже спины так, что ей пришлось несколько шагов пробежать. Это означало, наверное, «Не говори глупостей!» Задыхаясь и смеясь, она повалилась в траву. Хуан склонил голову набок и свесил язык.
Лютиэн поднялась, потрепала пса за ушами — и они продолжили путь.
— Интересно, что сейчас дома, — Лютиэн посмотрела на восток. Дориат не был отсюда виден, и одинокая громада Амон Руд казалась не больше яблочного зернышка, еле заметного в голубоватой мгле, что полагает предел даже самому острому взгляду.
— И что в Нарготронде…
Холмы Нарога были удручающе близко, и эта близость заставляла Лютиэн и Хуана петлять, держась возле перелесков, и не снимать плаща, а если попадается ручей — идти по воде столько, сколько можно.
Ближе к полудню случилось то, чего они оба ждали и боялись. Земля загудела под копытами — и Лютиэн с Хуаном затаились в лесочке. Она забралась на дерево и замерла, завернувшись в плащ, а он залег под кустом, в глубокой промоине.
Отряд феанорингов со сворой гончих псов пронесся по равнине как вихрь. Лютиэн засмеялась про себя: они то ли потеряли след, то ли так на него и не напали; этот бешеный наскок был рассчитан, видимо, на то, чтобы испугать ее и выманить из укрытия.
Она поняла, что ее могут найти разве что случайно: увидят Хуана, когда они будут пересекать равнину.
Придется делать это ночами, подумала она. Значит — терять время. Я потеряю много времени прежде чем выберусь из владений Нарготронда.
А что же в Дортонионе и как там Берен? Чутье подсказывало ей, что там тоже творится нечто важное, к чему она должна успеть вовремя. Вот только успеет ли?
Появление воинов с горы Химринг под водительством Гортона и Хардинга переменило все. Их было две тысячи, все — конные, полностью вооруженные, с заводными лошадьми и припасами, все свежие, готовые в бой хоть сейчас. На фоне их великолепия даже победа при Фреридуине как-то померкла, и, наверное, Берен правильно сделал, что не надел сейчас же привезенный Хардингом богатый доспех и красивый плащ. Все в той же оборванной после драки одежде с плеча кого-то из морготовых рохиров, черной с серебром по вороту, все в том же дирголе, он словно не желал отделять себя от тех людей, которые, как ни крути — а расчистили дорогу этому великолепному войску, достойному эльфийского князя.
А вот Фригга и его люди поняли, что прогадали. Самые умные из них уже успели смешаться с толпой, и вокруг зачинщика осталось не более трех десятков.
— Я предупреждал вас, — сказал Берен, когда все приветствия закончились. — Я говорил, что вы вольны выбирать. Вы выбрали. Идите же избранным путем. Я изгоняю вас из Дортониона. Если вы появитесь здесь — вы вне закона и любой может убить вас. Прежде заката вы должны пересечь Фреридуин, и если кто-то из вас появится на этом берегу — будет убит немедля.
Фригга побледнел.
— Наша кровь — на твоих руках, — сказал он, кусая усы.
— Только на ваших собственных, — покачал головой Берен.
Один из сподвижников Фригги, парень чуть старше Гили, заплакал, но лица тех всадников, что, подталкивая их в спину копьями, довели до берега и помогли переправиться, дав подержаться за стремя — лица этих всадников не дрогнули. Так и ушли бунтовщики — мокрые, кое-как вооруженные, согбенные и жалкие.
И хотя до заката произошло еще очень много чего, Гили крепче всего запомнилось именно это: ссутуленные спины изгнанников.
— Ну, Руско, помнишь, как мы с эльфами говорили про добро и зло? — Берен положил руку ему на плечо. — Как ты полагаешь, добро я сейчас совершил или зло?
Гили опустил голову. Он не знал, что сказать.
— Если так было надо — то добро, наверное? — спросил он.
— Нет, Рыжий. В том-то и дело, что зло. У меня не было иного выхода, и я совершил зло. Меньшее, чем совершил бы, позволив им остаться или унести часть добычи, но все-таки зло. Запомни: пока человек, творя зло, понимает, что он творит — он человек еще не совсем пропащий. А вот когда начинаются разговоры, что добра и зла не существует или что каждый сам себе придумывает, что есть добро и зло — вот тогда все, тогда душа погибает.
Гили обернулся и посмотрел ему в глаза.
— А почему нельзя было оставить их? — спросил он.
— Потому что тогда каждый здесь начал бы думать, что можно начать бунт, а если дело сорвется — получить прощение. А когда каждый начинает так думать — конец войску. Вождь должен это знать.
— Так я-то не вождь.
Он выдержал взгляд Берена, и тот, отпустив плечо своего оруженосца, сказал:
— А ну, пошли.
Гили не стал спрашивать — куда. Воины Гортона привезли с собой просторный шатер, и разбили его под скалой. Туда Берен и шел.
— Где коморник? — остановил он первого попавшегося отрока-оруженосца. — Зови сюда. Скажи: нужен кубок и вино. Ты помнишь, Руско, что я тебе обещал?
У палатки он отловил еще нескольких отроков, которые ничем не были заняты, и велел им раздобыть деревянную колоду и сложить из жердей и попон маленький шалаш с двумя выходами. Потом он нашел в шатре рог и, выйдя, трижды протрубил в него, собирая весь лагерь.
— Что ты надумал сделать? — спросил Роуэн Мар-Хардинг, который был в то время в шатре и вышел вместе с Береном.
— Сдержать слово.
— И кому же ты его дал?
— Ему, — ярн показал на Гили. Хардинг посмотрел на паренька так, что тот покраснел. Он совершенно не понимал, в чем дело.
Колода отыскалась на реке — из тех, что послужили строительству плотины и были отнесены сюда волной. Чтобы пронести ее к шатру, отрокам пришлось протолкаться сквозь толпу.
— Сойдет, — сказал Берен, осмотрев корягу.
Чуть попозже был готов и шалаш — длинный, низкий, такой, что войти можно было только согнувшись. Гили все еще ничего не понимал.