Тени «Желтого доминиона»
Шрифт:
В глазах кочевников Грязнов не заметил и тени страха. Вот оно – та же непокорность, те же непонятные, какие-то невидящие глаза. Как и те русские крестьяне из забайкальской деревни – неустрашимые, дерзостные, такие же уверенные в своей правоте. Гордый народ эти туркмены!..
Грязнов, вне себя, зло скомандовал: «Огонь!» Раздался залп. Убийцы, оставив на такыре три бездыханных трупа, пустились вскачь…
Урочище Ярмамед напоминало встревоженный муравейник. Над такыром стоял шум и гомон – блеяли овцы, ревели верблюды. Аул снимался с насиженного места, чтобы откочевать. Хотя и не время для переездов да и воды слаще и вкуснее, чем на Ярмамеде, не сыщешь во всех Каракумах, но люди больше не
Только юрты Атда-бая по-прежнему стояли на месте, а на дверях землянок и вновь построенного сарая, как всегда, висели амбарные замки, поблескивавшие смазкой. Между кочевниками, занятыми сборами, суетился Мурди Чепе, с вытянутым лицом и слегка подрагивающими ушами – так внешне проявлялось в облике байского холуя его неодолимое желание подслушать, что же говорят люди о его хозяине. Кочевники тоже догадывались, почему среди них крутился Мурди Чепе, и потому без обиняков судили об Атда-бае – пусть знает, что народ думает о нем. Иногда Мурди Чепе исчезал в байской юрте и угодливо лепетал:
– Мерзкий у нас народ, бай-ага… Такой неблагодарный! Даже язык не поворачивается повторить, что о вас болтают…
– Говори! Чего же понапрасну взад-вперед бегать? Хотя наперед знаю, что судачат эти жалкие черви. Рассказывай!
– Говорят, – Мурди Чепе набрал в себя с шумом воздуха, словно задыхался, – будто вы кровожадный… По вашей воле убили конгурцев. Не хотят, мол, больше жить с вами по соседству после такого… Сегодня конгурцев убил, завтра нас не пощадит…
– А куда они собрались переехать? – У Атда-бая горели щеки.
– Не знаю, не говорят, – пожал плечами Мурди Чепе.
– Поди узнай! Да не мельтеши ты! Придешь вечером… – Атда-бай брезгливо взглянул в спину своему прислужнику, машинально потянулся к коту, хищно выгибавшемуся у его коленей, и долго гладил его, пока не успокоился. Усмехнулся, с презрением подумав о Мурди Чепе: «У этого ублюдка тоже своя выгода. Спит и во сне видит мою дочь своей женой. Куда уж черной кости до белой?! Не видать тебе ее, как своего зада…»
Дверь снова отворилась, в юрту вошел, скорее ввалился, Михаил Грязнов. Покачиваясь, он сел на ковер подле Атда-бая, пьяно шмыгнул носом, достав из-за пазухи флягу, поставил перед собою.
Атда-бай, не поднимаясь с места, повернулся назад и, взяв лежавший за спиной дестерхан с чуреками, расстелил. Кто-то из сыновей принес холодное отварное мясо, кислое молоко в деревянном керсене.
– Не надо, – пьяно икнул Грязнов.
– Не пей больше! – Атда-бай брезгливо отодвинул от Грязнова флягу. – Это к добру не приведет.
– Как вас понимать, бай-ага? Наоборот?.. Сами говорили, надо проучить конгурцев. Я и проучил. А вы на меня чуть ли не с кулаками…
– Убивать не надо было! Ну, постращал бы, ранил бы… На худой конец, коль руки чесались, старшего конгурца прикончил бы. Тех троих порешил, а зачинщик живой.
– Что, бай-ага, и старшего, того… кокнуть?!
– Э-э-э, теперь все равно. Где три, там и четыре… Караван не пришел. Наверное, кизыл аскеры перехватили. От Эшши-хана ни слуху ни духу… От других тоже! И аул решил уйти. Может, и тебе, Михаил, на время скрыться? Худы наши дела – просвета не вижу никакого.
Грязнов и без Атда-бая знал, что дела неладны. Все началось с Джунаид-хана – не захотел старый дурень приехать в Каракумы. Поджал хвост, струсил барс пустыни! А Эшши-хан совсем не тот… Проваландался в Афганистане, прискакал к шапочному разбору. Под Ербентом оплошал… А ведь учили дурака! Сорвалась затея и с племенем ушаков. Куня-Ургенчем не смогли овладеть, а под Казанджиком только раздразнили красных на свою голову. Одна надежда на Халта-шиха и Балта Батыра. Это – орлы! Но они далеко. Сборщики разведали, что в Ташаузе стоит эскадрон Щербакова, его могут куда угодно бросить, даже сюда. Говорят, три кавалерийских полка прислали большевики в Каракумы. Да и этой рвани краснопалочной из дайхан тоже развелось как собак нерезаных. Обкладывают, как сибиряки медведя. Да и в этой дыре, на Ярмамеде, тоже стало муторно… Атда-бай со дня на день ждет, когда приедут из Ташауза его колодцы отбирать. Конфискуют, как пить дать, не поможет, что договорился с иными батраками, которые будут твердить, будто колодцы им принадлежат, а не Атда-баю. И Эшши-хан как в воду канул. Ахмед-бек, Язан Окуз, Дурды Мурт… Где они? Где их искать?
Все они когда-то были связаны с бароном Унгерном… И тот же Джунаид-хан, который теперь в бегах, и тот же узбекский торговец Абдулла Тогалак, потерявший голову из-за коммерции и контрабанды, и тот же спесивый Илли Ахун, возомнивший себя чуть ли не падишахом всего Туркестана… Грязнов хорошо знал цену этим людям, они проходили и в переписке барона, присылали к нему своих ходоков с подарками. А сколько еще имен ему было неведомо! Многие имена барон унес с собой в могилу, но и те, кого знал Грязнов, могли очень пригодиться и англичанам, и французам, и тем же немцам. Имена очень интересовали Кейли, но Грязнов пока еще о многих не рассказал англичанину. Кукиш с маслом! Пока этот Кейли не раскошелится и не отвалит кругленькую сумму, Грязнов будет помалкивать. Протяни этому Кейли пальцы, всю руку отхватит… Отправляя Грязнова в Каракумы, английский эмиссар пекся не столько о его роли английского советника при главарях басмаческого движения, сколько заботился – удастся ли ему отыскать, напасть на след унгерновской агентуры. Кейли располагал сведениями, что связи почившего в бозе барона не давали покоя и немецкому эмиссару Мадеру. А Грязнов на чем свет проклинал всех и вся – того же Кейли, задавшего ему непосильную задачу. Поди сыщи в этой дикой стране нужного человека, который теряется, как иголка в бархане! Проклинал он и того же хлюста и фигляра Эшши-хана, чего-то значившего только при отце, и красных, наводнивших Каракумы, и свою жадность – так хотелось услужить Кейли и отхватить куш посолиднее.
А куда ему, Грязнову, податься? В мелкие басмаческие отряды? Боже упаси! В первой же стычке с красными в плен угодишь. В маленьких отрядах и предводители мелковаты, пакостливы и вздорны. И Грязнов неожиданно решил, что ему надо скорее выбираться в Мешхед. Дай бог ноги унести! А пока доедет, он придумает для Кейли тысячу и одну причину, почему оставил доверенный ему пост. Не с пустыми руками предстанет перед Кейли, уж как-нибудь знает, какой ему товарец нравится… Ублажит двумя-тремя, ну, четырьмя именами из унгерновского списка – и заткнется Кейли, отпишет в Лондон такие страсти-мордасти: дескать, чуть жизни не лишился, пока проник в тайну расстрелянного барона. Кейли-то умеет набивать себе цену. Итак, решено, – ехать!
Грязнов, пьяно икая, оглядел Атда-бая затуманенным взором и поманил дрожавшим пальцем. Тот наклонился, и Грязнов, обдавая его перегаром, зашептал баю в ухо:
– Вы, бай-ага, помалкивайте только… И ни-никому ни гугу… Эшши-хану передайте, что он осел! Вот. Осел – и баста!.. – Грязнов говорил долго, по-пьяному бестолково, заплетающимся языком. Атда-бай чуть отодвинулся от своего гостя, не в силах больше вынести дух, исходивший изо рта Грязнова. – Скажи Эшши-хану, что прилетал Черный ангел… Скажи – ждал, не дождался. Пускай лучше с ангелами, особенно с черными, он видится на этом свете. На том свете ему туго придется, белокрылые ангелы не совладают с черными… – И Грязнов откинулся назад, на подушку, и тут же захрапел. Он уже не слышал, как в юрту вошел Мерген-ага и, не решаясь ступать на ковер, опустился на корточки у порога.