Тени «Желтого доминиона»
Шрифт:
Таганов не знал ни сна, ни покоя. Нет, он не кипел от гнева и ожесточения – внутри жила холодная, накопившаяся за годы ненависть к врагу. И все же Таганов закалил только тело и волю, но не сердце. Каждый раз при виде бесчинств бандитов оно захлебывалось кровью, гнало в бой, требовало расплаты за слезы.
Высокого, осунувшегося всадника на поджаром жеребце уже знали во многих аулах. Таганов заходил в курганчи и кибитки дайхан, вел долгие беседы с ними, организовывал отряды самоохраны, своим бесстрашием вселял в людей уверенность. И уже десятки, сотни глаз
Халта-ших знал, конечно, о приезде в Туркмению Эшши-хана, которому он и так помог овцами, верблюдами, послал в его личную охрану своих верных людей. Они-то и доносили Халта-шиху, что Эшши-хану не удалось прибрать к рукам сотни, сформированные Илли Ахуном на колодце Тачмамед. Все они сейчас перешли в подчинение Ахмед-бека, который, боясь кизыл аскеров, изрядно потрепавших его отряды под Казанджиком, не решался войти даже в отдаленный Ташаузский оазис, где население тоже не очень-то жаловало насильников, а предпочитал хозяйничать в глубине Каракумов.
Глубоко оскорбленный ханский сын, не признанный даже бывшими джунаидовскими юзбашами, рассорился и с Ахмед-беком. «Этот самозванец Ахмед-бек, – писал Эшши-хан Халта-шиху, – объединился с адаями – проклятым казахским племенем. Как будто смелые туркмены на белом свете перевелись!..» Сумев все же сколотить банду, правда немногочисленную, он рвался в район Ташауза, где остались единомышленники Джунаид-хана и – главное – можно было объединить свои силы с Халта-шихом и пойти на Куня-Ургенч.
И Халта-ших ждал Эшши-хана, ждал с нетерпением, ибо от этого зависела судьба самого Халта-шиха и его банды, которую теперь выслеживали не только полусотня Ашира Таганова и чекистский эскадрон под командованием Сергея Щербакова, но и небольшой отряд самоохраны, возглавляемый Хемрой.
Пытаясь выиграть время, Халта-ших вступил в переговоры с представителями ГПУ, прислал парламентеров. Встреча состоялась в Ильялы, в бывших конюшнях хивинского хана.
Парламентерам ответ был один: банда непременно складывает оружие, безоговорочно сдается, будет следствие, суд. По кислым физиономиям шестерки басмачей, присланных Халта-шихом, Ашир Таганов понял, что это их не устраивало. Как только зыбкие предвечерние тени размыли силуэты шестерых всадников, уходивших наметом в сторону пустыни, Сергей Щербаков, представлявший на переговорах окружной ГПУ, загадочно спросил у Таганова:
– А ты знаешь, кто правая рука Халта-шиха? Век отгадывай, не отгадаешь… Нуры Курреев. Сведения у нас проверенные. Не мешало бы заманить его. Вообще-то представляется неплохой случай покончить со всей бандой. Давай подумаем, как это нам сделать. Мой эскадрон, твоя полусотня и отряд Хемры – это уже сила.
– Думаю, что у Халта-шиха всё предусмотрено и на этот случай, – Таганов извлек из полевой сумки карту. – Конечно, такую возможность упускать не следует… Но он хитер, хитер, бестия. Хотя против каждого яда есть противоядие…
Допоздна засиделись в командирской мазанке Щербаков и Таганов, обсуждая предстоящую операцию. Перебрав множество вариантов боя и не остановившись ни на одном, решили действовать завтра, сообразуясь с конкретной обстановкой.
Ночью, укладываясь спать, Ашир возвращался мыслями к предстоящему бою, к Нуры Куррееву и… к Айгуль. Таганов теперь смирился с тем, что Айгуль недосягаема, как вон та далекая звезда, что заглядывала в маленькое подслеповатое окошко мазанки. А смогла бы вот так самозабвенно ждать Герта? Она знала об Айгуль всю правду… Перед отъездом Ашира в пески Герта, прощаясь, сказала:
– Моя сестра Берта, провожая Ивана Гербертовича в дорогу, говорит: «Спокойного сердца тебе, Ваня, благополучного возвращения. Береги себя! Мы еще многого не успели сказать друг другу», – Герта как-то по-женски вздохнула, сверкнула повлажневшими глазами. – Лучше не скажешь. Вот и я тебе желаю того же, Ашир…
И он порывисто взял руки Герты в свои ладони, ласково поцеловал ее маленькие пальцы, чувствуя, как теплая волна нежности захлестнула сердце, мешала думать, говорить. Задыхаясь, произнес:
– Да, Герта, я многого еще тебе не сказал… Я скажу, непременно скажу…
Он никогда в жизни не целовал ничьих рук, даже материнских. А сейчас сидел на узкой солдатской койке, оглядывал неказистую мазанку, и ему почудился голос Герты, запах бархатистой кожи ее пальцев.
На рассвете трубач сыграл тревогу, и сводный отряд походной колонной потянулся из Ильялы. Полусотня Таганова теперь слилась с чекистским эскадроном Сергея Щербакова.
Часа через два из головного дозора прискакал боец и, резко осаживая коня, выдохнул:
– Товарищ командир, банда на горизонте!
Таганов поднялся в стременах, вгляделся в даль, затем оглянулся назад, на походную колонну. Его охватило знакомое знобящее чувство: кого-то сегодня, вот-вот, ранит басмаческая пуля, затопчут кони, кого-то на поверке после боя недосчитаются товарищи… Это понимал всякий – многие были не новичками, но каждый почему-то верил, надеялся, что его, именно его, минует смерть. Так уж устроен человек. По сосредоточенным лицам, по мгновенно потухшим шуткам, по тому, как торопливо докуривали козьи ножки бойцы, Таганов понял, что их тоже охватил трепет. Не страх, а волнение, знакомое охотнику, идущему на хищного, лютого зверя.
Командир сводного отряда Сергей Щербаков, поглощенный замыслом предстоящего боя, скользнул каким-то отрешенно-озабоченным взглядом по колонне, махнул рукой. Над степью поплыла переливчатая трель трубы. Колонна, легким аллюром рассыпавшись в боевой порядок, быстро перешла в галоп: важно ошеломить врага, смести его, не дав ему возможности приготовиться к отражению атаки. Щербаков частенько прибегал к такой тактике, которую басмачи, как правило, не выдерживали и, захваченные врасплох, бежали или сдавались в плен.