Теннисные мячики небес
Шрифт:
Гордон отобрал письмо у Порции.
– Это наверняка розыгрыш, – сказал он. – При всем уважении к тебе, Альби, кто-то водит тебя за нос.
– Посмотрим. – Альберт выхватил письмо из покрытой мыльной пеной руки отца и направился к телефону.
– Но, дорогой, – воскликнула Порция, – а как же Оксфорд?
Альберт был слишком поглощен набором номера, чтобы ответить.
Родители стояли, глядя, как он возбужденно разговаривает по телефону. В какой-то момент он выпрямился, и Порция увидела, что сын слегка покраснел.
– В три часа? – говорил он. – Абсолютно. Без проблем. В три часа. Буду у вас. Конечно. Абсолютно.
Он повесил трубку, лицо его выражало ошеломление и восторг.
– Ну?
– Я разговаривал с ним! С самим!
– Но ведь
– Ты в своем уме? – Альберт с изумлением уставился на мать. – Еще как стану! Ты же слышала. Сегодня в три. В его офисе.
– Ты хоть скажи ему, что в октябре собираешься в Оксфорд, хорошо? Объясни, что в ближайшие три года и думать не можешь о долгосрочной работе.
– Плевал я на Оксфорд! Я только что разговаривал с Саймоном Коттером, мама! С Саймоном Коттером!
– Да кто он такой? Мать Тереза и Альберт Швейцер в одной посуде? Самое главное – это твое образование.
– Вот и будет мне образование.
– Он хоть знает, сколько тебе лет?
– Мам, в «КДК» есть люди, все еще ожидающие, когда у них выпадут молочные зубы. Работающие на Коттера миллионеры с несформировавшимися мошонками и непрорезавшимися титьками.
– Что ж, готова признать, это звучит многообещающе.
– Ты понимаешь, о чем я. Я буду там далеко не самым молодым человеком.
– Гордон, скажи хоть ты ему.
Гордон снова взял в руки письмо. Порция почувствовала какую-то исходящую от мужа эманацию, и та ее встревожила. Раздражение? Ну не зависть же? И едва эта мысль мелькнула в ее голове, как она с ужасом поняла, что сомневаться тут не приходится. Именно зависть. Что-то в том, как язык мужа постукивал по зубам, как глаза его быстро бегали по письму, словно продолжая отыскивать доказательства, что это все-таки розыгрыш, сказало ей, и сказало твердо, что он завидует собственному сыну. Гордон был раздражен, обижен, сердит. Никто, кроме Порции, не смог бы заметить этого, но у нее увиденное вызвало самую настоящую тошноту.
– Ну что же, – произнес Гордон ровным тоном человека бывалого, умудренного и объективного. – Если ты намерен встретиться с ним, дай ему, черт возьми, понять, что не согласишься ни на что – ни на что, не переговорив предварительно с нами. А если речь зайдет о контракте, адвокаты нашей компании должны будут заглянуть в него еще до того, как ты даже подумаешь его подписать. Эти люди могут быть очень убедительными, внушающими огромное доверие и тем не менее…
– Конечно, пап, конечно. Господи Иисусе! – Альберт послал родителям улыбку, сунул в рот кусок тоста и вылетел из кухни.
Политиков Оливер Дельфт ненавидел. Большинство людей, признающихся в неприязни подобного рода, объясняют ее происхождение тем, что у них с души воротит от ханжества, двуличия и популистской вульгарности этого племени. Дельфт же ненавидел его по причинам совершенно противоположным. Его выводили из себя мучительная медлительность, проистекающая из соображений нравственного толка, и мания «подотчетности». Подотчетности в двух смыслах этого слова. Их крючкотворство, выражавшееся в помешательстве на аудитах, финансовой открытости и правилах Казначейства, сковывало его по рукам и ногам в степени не меньшей, чем постоянные нервные оглядки на Комитет палаты общин по этике, «нормы поведения» и журналистские расследования. Если что-то следует сделать, так делать это необходимо без сомнений и нерешительности. Топтание на месте, нравственные колебания почти всегда оказывались, на взгляд Оливера, поведением в наименьшей степени нравственным. Он предупреждал их относительно Косово, Чечни, Нигерии, Восточного Тимора, Зимбабве, Мьянмы – он мог бы назвать дюжину пораженных мелкими метастазами мест, которым решительная доброта хирургического вмешательства пошла бы только на пользу, а между тем в этих местах разрастались и набирали силу опухоли, и все по причине «нравственной международной политики» и «конструктивных договоренностей». Политиканы попросту не желали прислушиваться к нему и платить необходимую цену.
У тайного мира есть и собственная великая тайна – он способен приносить немалую прибыль. Эта простая и удивительная истина спасала департамент Дельфта от вмешательства разного рода министерств, – во всяком случае, от вмешательства большего, чем то, какое ему так и так приходилось сносить. Тайны приносят деньги, и в том, что касалось разного рода темных делишек, Британия (в особенности теперь, когда идеологические факторы делали мир еще более сложным и обращали интеллектуалов и фанатиков в мучеников и предателей) по части нераспределенной прибыли от всего остального мира не отставала. И до тех пор, пока соответствующие цифры должным образом учитывались в бухгалтерских книгах, можно было рассчитывать на то, что министерства позволят Дельфту пользоваться свободой, намного превосходящей ту, какой располагал со времен Второй мировой любой из его предшественников. И тем не менее Оливеру любое вмешательство представлялось чрезмерным. Печально, но факт – акционеры компании, приносящей большую прибыль, присматривают за каждым ее пенни с ретивостью куда большей, нежели свойственна тем, кто держит акции компании безубыточной, а то и теряющей незначительные средства. За годы работы Дельфт перекачал на личные счета деньги, которых вполне хватало, чтобы вести после ухода в отставку безбедное существование, но ведь известно, что лучшее – враг хорошего. Впрочем, в настоящее время безупречность Дельфта ни у кого сомнений не вызывала. Каждый пони для дочерей. Каждое колье для жены покупались на деньги, взятые из его скудного государственного жалованья и остатков некогда унаследованного им капитала. О том, что он обеспечил себе на будущее жизнь более чем состоятельную, никто и не догадывался. Он был прикрыт со всех сторон. Тем временем внешне жизнь Дельфта шла своим скучным, малоприятным путем. Сегодня, к примеру, был день разного рода совещаний и встреч.
Он отсидел с обычным своим показным терпением проводившееся раз в две недели заседание комитета ПРР. Подотдел распределения ресурсов представлял собой реализацию мудрой мысли, осенившей двадцатитрехлетнего вундеркинда из Казначейства, а потаенное презрение Оливера к модным механизмам отчетности, изобретаемым подобного рода причудливыми существами, не имело границ. Старомодная двойная бухгалтерия с ее заполняемыми гусиными перьями гроссбухами, поля которых испещрялись сбивающими с толку пометками, была куда надежнее, да и мухлевать в ней было намного труднее. ПРР же использовал новейшие «механизмы сбора данных» и «номинальную бухгалтерию», посредством которых моделировалось финансовое поведение департамента, и, что гораздо важнее, подотдел этот разработал собственную компьютерную эмблему, цветовое кодирование департаментов и экранную заставку, что немедля обратило его в любимца всех до единого министров и полностью закрыло для критики.
Вследствие минутной слабости Оливер согласился позавтракать с Эшли Барсон-Гарлендом, чтобы обсудить его несчастный законопроект. Они встретились в Мейфэре, в клубе «Маркз». Свидетельствующие о хорошем вкусе интерьеры клуба и тактичная компетентность персонала («Здравствуйте, сэр Оливер». Откуда, черт возьми, они знают его имя? Вот какие служащие ему бы не помешали) несколько улучшили настроение Дельфта, а вникнув в меню, он и вовсе приготовился приятно провести время, несмотря даже на соседство политикана.
Эшли появился в баре наверху с опозданием в две минуты и еще пять потратил на извинения, задуманные, с дрожью отвращения уяснил Оливер, как очаровательные и исполненные самоуничижения.
Чтобы успокоиться, Оливер напомнил себе, что он лет на шесть-семь старше этого лысого, несущего напыщенный вздор человека с двойным подбородком. У Оливера имелся тайный порок – тщеславие. Он был неравнодушен к мужской косметике и средствам для ухода за кожей – об этом знала только его жена, ни коллеги, ни подчиненные даже не догадывались. Физиономия же Эшли, отметил Оливер, несла на себе несмываемые следы самомнения, амбициозности и дешевого мыла – подобно тому, как лица великих давних дней Империи несли отпечатки джина и тропического солнца. Конечно, увлажнители, кремы от шелушения кожи и освежающие ночные маски способны до некоторой степени улучшить общее состояние кожи, но от двойного подбородка и стеклянистой тусклости глаз мало что помогает. Возможно, это предупреждения, которые посылает нам природа, думал Оливер.