Теода
Шрифт:
Короткое дуновение весны пронзило ее тело. Она побледнела, с ее приоткрытых губ сорвался хриплый протестующий крик. Но меч уже отсек ей голову.
И ее тело упало на тело Реми.
XXIV
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я вернулась в деревню с ощущением невозвратимой потери — так роза навек теряет лепестки — и поняла, что детство мое кончилось.
Во время казни сердце у меня едва ли колотилось сильней обычного, но теперь, когда я вспоминала все увиденное, оно содрогалось от ужаса. Ни перестук мотыг вокруг Праньена, ни крики галок, метавшихся над лугами, не могли вытравить это из моей памяти.
Нас посылали на
— Вы когда-нибудь виноградники нам подпалите! — полушутливо ворчали встречные старухи, нагруженные охапками рыжих лоз.
Земля, огонь и камни — таким был наш пейзаж, наше утешение. А когда налетал ветер, что ему оставалось от нас? Разве только душа, полудетская, чистая.
Этой весной умерла тетушка Агата — скончалась в одиночестве, в своей комнате, и это обнаружилось только на следующее утро. Она сидела на своей постели красивая, полностью одетая и такая элегантная, какой при жизни никогда не бывала, — настоящая дама. Ее длинные побелевшие руки аккуратно лежали справа и слева от нее, как два канделябра.
Леонар больше не писал нам. Вспоминала ли о нем моя мать? Мне казалось, что неотвязные мысли о Барнабе отодвигали от нас этого блудного сына, рвали ту нить, что доселе связывала его с нами через все моря, через все леса, полные тигров, которые он нам описывал. Отец перестал читать его письма вслух, и они пылились в коробке за печкой; время от времени, боясь, что связь между нами и Леонаром прервется совсем, я открывала лежавшие сверху конверты и читала послания, пришедшие несколько месяцев назад, — так рыхлят землю вокруг растения, которому грозит гибель. Некоторые слова и фразы западали мне в память, и я уносила их с собой на виноградники, где по-прежнему работали мрачные, проголодавшиеся мужчины. « Я провел четыре месяца в отряде, посланном в глубинку охотиться за пиратами, и чего только не натерпелся там; могу поклясться, что местность, где мы действовали, настоящий ад. У нас ничего не осталось, кроме воды на рисовых полях, — ее-то можно было пить сколько угодно. Но самое ужасное — это комары и муравьи, целые полчища, и стоило остановиться или прилечь отдохнуть, как они начинали буквально пожирать нас. Спать не было никакой возможности».
Я всматривалась в окружающий воздух, прозрачный, мягкий воздух, в котором звенели только удары мотыг. И зачем он уехал, наш Леонар? Зачем все они уезжают отсюда?.. Да и я сама — долго ли мне еще жить в деревне? От детства у меня всего лишь и осталось, что неуемное желание отыскивать на обочинах дорог и под кустами нежно-фиолетовые цветочки. Однако, набрав холодный, как талая вода, букетик фиалок, целиком умещавшийся у меня в кулаке, я стояла в оцепенении, не зная, кому его подарить. Прежде мы собирали цветы для учительницы, но я уже достигла возраста, когда в школу больше не
Впрочем, нам не оставляли времени на грезы, позволяя бездельничать только по воскресным дням. Тогда мы — Селеста, Ромена и я — шли на дальние луга Праньена и болтали там до самого заката. В такие минуты меня охватывало страстное желание тоже попасть в неведомые страны, которые солнце озаряет даже тогда, когда наш край погружается в сумрак, и душа вспыхивала радостью любви и ожидания, осенявшей меня, словно пальмовая ветвь. Мой порыв возносился к небу, сверкал в последних солнечных лучах, но вскоре свет угасал, небосвод пустел, и я понимала, что так и останусь всего лишь убогим ростком, навеки укорененным в Терруа.
Мы говорили о будущем. Селеста хотела быть портнихой, я знала, что мне тоже приищут место, а Ромена останется работать в деревне, вместе с Сидони. Однажды они спросили меня:
— Ты молишься за душу Теоды?
Они остереглись сказать, молятся ли за нее сами и что об этом думают.
— Нет, — ответила я им. Такая мысль мне и в голову не приходила.
На следующее воскресенье я перелистала свой молитвенник и обнаружила в нем незнакомую молитву, такую странную и красивую, что мне почудилось, будто она уносит меня далеко от Терруа.
Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони… От века я помазана, от начала, прежде бытия земли. Я родилась, когда еще не существовали бездны… Я родилась прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов… Когда еще Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны… Когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы вода не переступала пределов его… Тогда я была при Нем художницею, и была радостна всякий день, веселясь перед лицем Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими [9] .
9
Притч. VIII, 22–25, 27–31.
Я несколько раз пробежала глазами эту молитву. От ее слов у меня закружилась голова. Впервые в жизни мне открылось величие Вселенной. До сих пор она ограничивалась знакомым клочком земли и частицей неба над ним; она кончалась там, где стеной вставали горы; я думала, что и те озаренные солнцем страны, о которых мечталось воскресными вечерами, лежат по соседству, едва ли дальше, чем наша столица. Даже письма Леонара, несмотря на причудливые географические названия и расстояния, вымеренные в днях и километрах, не давали мне представления о необъятности мира, а, скорее, делали его знакомым и близким, обозримым и почти уютным. И вдруг слова «бездна», «бесконечность» обрели смысл. В этой сотворявшейся Вселенной я узрела Деву Марию, которая играла, танцевала, подбрасывала рукой солнце, подталкивала ногой земной шар.
Тогда я была при Нем художницею, и была радостна всякий день перед лицом Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими.Не знаю, какая струна моей души отозвалась на эти слова. Но они преисполнили меня радости, и буквы растаяли: глаза мои наполнились слезами. И я услышала голос Теоды. Она говорила голосом Мадонны — как и в тот день, когда заняла ее место, — и слова Пресвятой Девы были ее словами. Она не покинула наш мир, она всегда пребудет «с сынами человеческими». И Реми, который знал это, Реми еще слушал ее.