Теофил Норт
Шрифт:
— Миссис Крэнстон, простите меня, пожалуйста, за то, что я так долго не приходил. Я вам стольким обязан.
Она рассмеялась и накрыла ладонью мою руку. Благополучные женщины любят прощать, когда их просят.
— В этом конверте лежит документ. Не официальный, но выглядит официально. На нем сургуч и ленточки, и написан он на бланке медицинской организации, которая давным-давно влилась в другие. — Она вынула его и положила передо мной:
«Всем заинтересованным лицам: мистер Т.Теофил Норт, проживающий в Ньюпорте, штат Род-Айленд, не имеет права оказывать медицинскую помощь какого бы то ни было рода и характера, за исключением случаев, когда пациент может представить ему письменное разрешение врача, официально зарегистрированного в этом городе. Канцелярия Инспектора здравоохранения, …числа августа месяца, 1926 года».
— Миссис Крэнстон!
— Подождите, в конверте есть еще один документ.
«Настоящим мистеру Т.Теофилу Норту, проживающему в Ньюпорте, штат Род-Айленд, дается разрешение на один визит, длительностью не свыше получаса, к мисс Лизелотте Мюллер, проживающей по адресу: Спринг-стрит, N… для оказания ей помощи и поддержки по его собственному усмотрению».
Подписано было весьма уважаемым городским врачом и датировано вчерашним днем.
Я уставился на нее:
— Мисс Мюллер живет здесь?
— Вы можете зайти к ней сейчас? Этот дом на самом деле — три дома. Третий и четвертый этажи в этом крыле заняты под лазарет для очень старых женщин. Они всю жизнь работали прислугами, и многих бывшие хозяева хорошо обеспечили. Большинство из них не могут одолеть и одного марша лестницы, но у них есть терраса, чтобы погреться на солнышке в хорошую погоду, и для любой погоды — общие комнаты. Кое-что там будет мучительным для глаз и обоняния, но вы нам рассказывали о своей жизни в Китае, так что опыт у вас есть. — Тут я услышал ее отрывистый, похожий на всхрап смешок. — Вы усвоили истину, что жизнь по большей части тяжела, а последние годы — в особенности. Вы не наивный юнец, мистер Норт. Мужчины редко заходят в лазарет — иногда доктор, пастор, католический священник или родственник. У нас правило — во время таких посещений дверь в палату приоткрыта. Я отправляю вас наверх с моей помощницей и подругой миссис Грант.
Я тихо спросил:
— Вы мне что-нибудь расскажете о мисс Мюллер?
— Тетя Лизелотта родилась в Германии. Она была одиннадцатым ребенком в семье пастора и в семнадцать лет через бюро найма приехала в Америку. Она работала няней в одной семье, очень уважаемой и здесь и в Нью-Йорке, и вырастила три поколения. Она купала и одевала всех этих детишек, целый день была при них, шлепала их по попкам и вытирала эти попки и присыпала. А к ней я потому вас позвала, что она была добра ко мне и много помогала, когда я была молодой, одинокой и напуганной. Она пережила всех своих родственников за границей, которые могли бы принять в ней участие. В доме, где она работала, ее очень любили, но человек она строгий, суровый и, кроме меня, мало с кем дружила. Она в здравом уме; она видит и слышит, но ее мучают ревматические боли. Боли, наверно, невыносимые — она не из тех, кто жалуется.
— А если у меня ничего не получится, миссис Крэнстон?
Она пропустила вопрос мимо ушей. И продолжала:
— Подозреваю, что слава о вас дошла и туда. У наших жильцов много друзей в лазарете. Вести о чудесах разносятся быстро… Миссис Грант, познакомьтесь, пожалуйста, с мистером Нортом.
— Здравствуйте, мистер Норт.
— Миссис Грант, сегодня мы, наверное, будем говорить по-немецки. Вы знаете немецкий?
— Ну, что вы. Ни слова.
— Миссис Крэнстон, после таких сеансов я очень слабею. Если Генри Симмонс вернется до того, как я спущусь, попросите его подождать меня и проводить домой.
— Конечно. Я думаю, Эдвина и Генри Симмонс скоро будут здесь. Эдвина тоже хотела, чтобы вы навестили тетю Лизелотту.
Я был ошеломлен.
В который раз я убеждался: счастлив тот, кому помогают женщины, в фольклоре называемые «ведуньями». Это — урок «Одиссеи».
Но, подшел ко вратам крепкозданным прекрасного града, Встретил он дочь светлоокую Зевса богиню Афину в виде несущей скудель молодой феакийския девы.
С миссис Грант я поднялся наверх. Женщины, встречавшиеся нам на лестничных площадках и в коридорах, опускали глаза и прижимались к стене. На третьем и четвертом этажах все носили одинаковые халаты в серую и белую полоску. Миссис Грант постучала в приоткрытую дверь и сказала: «Тетя Лизелотта, вас пришел проведать мистер Норт», затем села в углу, сложила руки и опустила глаза.
— Guten Abend, Fraulein Muller [94] .
— Guten Abend, Herr Doktor [95] .
Тетя Лизелотта высохла как скелет, но ее большие карие глаза были ясными. Она с трудом могла повернуть голову. На ней был вязаный чепец, на плечах — шарф. Белье и сама комната были безукоризненно чистые. Я продолжал по-немецки:
— Я не доктор и не пастор — просто друг миссис Крэнстон и Эдвины. — Я не знал, что скажу дальше. Я прогнал все мысли. — Можно узнать, где вы родились, тетя Лизелотта?
94
добрый вечер, фрейлейн Мюллер (нем.)
95
добрый вечер, господин доктор (нем.)
— Под Штутгартом, сэр.
— А! — сказал я с радостным удивлением. — В Швабии! — Об этой области я знал только то, что там родился Шиллер. — Я потом хочу посмотреть эти фотографии на стенах. Простите, я возьму вас за руку. — Я взял ее прозрачную руку в обе ладони и опустил все три руки на покрывало. Я сосредоточивал всю «энергию», какая была в моем распоряжении.
— Я очень плохо говорю по-немецки, но какой это чудесный язык! Насколько Leiden, Liebe, Sehnsucht красивее, чем «страдания», «любовь» и «желание»! — Я медленно повторил немецкие слова. По руке ее пробежала дрожь. — А ваше имя «Лизелотта» — вместо Елизавета-Шарлотта! И уменьшительные: Mutterchen, Kindlein, Engelein. — У меня возникло побуждение незаметно придвинуть наши руки к ее колену. Ее глаза были расширены и глядели в стену напротив. Она глубоко дышала. Подбородок у нее подергивался. — Я вспоминаю немецкие стихи, которые знаю благодаря музыке Баха: «Ach, Gott, wie manches Herzeleid» и «Halt' im Gedachtnis Jesum Christ», «Gleich wie der Regen und Schnee vom Himmel fallt…» [96] . Слова можно перевести, нельзя перевести то, что слышим мы, любящие язык. — Я вспомнил и продекламировал другие. Я дрожал, потому что в голове у меня звучала музыка Баха, в которой присутствует некая множественность — как в волнах и поколениях.
96
"О боже, как многи сердечные муки…», «В памяти храни Иисуса Христа», «Подобно тому, как дождь и снег падают с неба…» (нем.)
Я слышал шаги на цыпочках в коридоре, но поначалу — без шепота. За дверью уже собирался народ. Подозреваю, что обычай убавлять на ночь свет был нарушен в связи с моим приходом. Я осторожно убрал руки, встал и пустился осматривать комнату, останавливаясь перед картинками. Я задержался перед двумя силуэтами — вероятно, столетней давности — ее родителей. Я взглянул на нее и кивнул. Она провожала меня взглядом. Выцветший голубоватый снимок тети Лизелотты с двумя детскими колясками в Центральном парке. На всех фотографиях — сперва счастливой молодой женщиной с широким простым лицом, затем женщиной средних лет, со склонностью к полноте — она была в форменном платье, напоминающем наряд наших дьякониц, и в чепце с широкой муслиновой лентой, завязанной под подбородком. Обувалась она в тяжелые «гигиенические» туфли, вызывавшие, наверно, тихий смех на протяжении всей ее долгой жизни.
Тетя Лизелотта в старинном кресле на колесах, в ногах у нее дети — и выцветшими чернилами: «Остенде, 1880».
Германский кайзер с супругой в окружении большой группы на палубе яхты; сбоку — тетя Лизелотта с младенцем на руках, рядом — ее маленькие воспитанники. Словно про себя я произнес:
— Их Императорские Величества всемилостиво изъявили желание, чтобы я представил им мисс Лизелотту Мюллер, высоко ценимого друга нашего дома. Киль, тысяча восемьсот девяностый год.
Тетя Лизелотта на Скалистой аллее в Ньюпорте — конечно, с детьми.