Теофил Норт
Шрифт:
— Ты ловкая. Ты всего добьешься.
— Ты нагрубил самому мистеру Кливленду. Вице-президенту клуба — при всех… Пожалуйста, иди спать, отдохни. Через семь часов нам сходить. Я тут посижу, а когда ты уснешь, тихонько приду в каюту. — К ним подошла женщина. — Вы можете ложиться, Туанетта. Вы мне не понадобитесь, пока не дадут гудок высаживаться.
Туанетта явно мешкала. В ее голосе послышались настойчивые нотки:
— Мне надо заняться шитьем, мадам. Тут светлее. Я посижу часок у эстрады. Я слышала разговор, что сегодня ночью ждут непогоду. Если я вам понадоблюсь, я в семьдесят седьмой каюте.
Мужчина сказал:
— Правильно, Туанетта. Объявите номер своей каюты всему пароходу.
— Завтра, Эдгар, я попрошу тебя извиниться перед Туанеттой. Ты забыл, что тебя воспитывали как джентльмена — и сына сенатора Монтгомери!
— Женские голоса! Женские голоса! Намеки, шпильки! Попреки! Не могу больше. Сиди себе сколько хочешь, пока пароход не утонет. Я иду спать и дверь запру. Твой несессер выставлю в коридор. Можешь ночевать с Туанеттой.
— Туанетта, вот мой ключ от каюты. Будьте добры, соберите мои вещи в несессер. Эдгар, посиди здесь, пожалуйста, пока Туанетта собирает мои вещи. Я не скажу ни слова.
— Где официант? Я хочу рассчитаться. Официант! Официант! Что тебе надо в моем кошельке?
— Если я договорюсь о другой каюте, мне понадобятся деньги. Я твоя жена. И здесь тоже расплачусь.
— Стой! Сколько ты берешь?
— Может быть, мне придется дать казначею за каюту.
Эдгар Монтгомери встал и мрачно прошелся по салону. Я краем глаза увидел его хмурое, страдальческое лицо. Такие усы, как у него, мы называли «плакучей ивой». Он заглянул в игорный зал и в кафе (алый шелк и позолоченные зеркала).
Пришла Туанетта с несессером. Я обернулся и увидел, что она спускается по большой лестнице. Она была, как мне представлялось, в форме французских горничных — зимней, для улицы. Это был строгий шерстяной жакет и юбка темно-синего цвета; поверх, наверное, надевался длинный свободный плащ. Костюм был облегающий, и края оторочены (так, кажется?) черной тесьмой. Если простота вам по вкусу, девушка была чрезвычайно элегантна. Но что меня потрясло — это ее осанка. На двадцать втором году жизни я был не слишком сведущ в таких делах, но еще в шестнадцать я видел в Сан-Франциско танцы труппы «Ла Аргентина», а в Нью-Хейвене копил деньги на концерты испанских танцоров и даже придумал для них собственные характеристики: «стальная спина» испанок, «шаг тигрицы», «надменность недотроги» (по отношению к партнеру). Туанетта спустилась по лестнице, не только не глядя под ноги, но вообще но опуская взора ниже уровня горизонта. Елки! Ole! Вот это выправка! Вскоре она исчезла из поля зрения.
— Мадам, — сказала она тихо, — мне будет очень приятно, если вы воспользуетесь моей каютой. Скоро утро, а я часто не ложусь всю ночь.
— Ни в коем случае, Туанетта. Вы можете подержать несессер, пока я схожу к казначею? Зря мы затеяли эту поездку. И доктору и мне показалось, что ему гораздо лучше. Туанетта, обо мне не беспокойтесь. Ложитесь, когда вам захочется.
Мистер Монтгомери направился было к ним, но передумал и пошел наверх. По-видимому, в некоторых каютах был выход не только на палубу, но и на галерею. Он вошел в каюту и решительно захлопнул дверь.
Туанетта что-то прошептала на ухо его жене.
— Все предусмотрено, Туанетта. Я сделала, как сказал врач. Я их вытащила и зарядила холостыми.
С минуту миссис Монтгомери сидела молча. Потом обернулась и взглянула на меня — я на нее тоже. Очень красивая женщина. Помолчав, она опять обернулась и сказала:
— Сержант, у вас есть каюта?
— Да, мадам, — ответил я, встав по стойке «смирно».
— Я заплачу вам за нее тридцать долларов.
— Мадам, я сейчас же освобожу ее и отдам вам ключ, но денег не возьму. Соберу вещи и через минуту буду здесь.
— Стойте! Так я не хочу.
Она вышла из зала и поднялась по лестнице к казначею. Я обернулся и впервые увидел Туанетту в фас: очаровательное продолговатое лицо, наверное, средиземноморского происхождения; темные глаза, черные ресницы и выражение шутливой серьезности по поводу огорчительного происшествия, которое нас свело.
— Мадам, — сказал я. — Если я уступлю вам мою каюту, я думаю, она согласится ночевать в вашей. У меня на пароходе приятели. Они не лягут всю ночь и приглашали меня сыграть с ними в карты. Я привык просиживать ночи за картами.
— Капрал, пусть эти люди улаживают свои дела сами.
— Трудно поверить, что мистер Монтгомери — взрослый человек.
— Богатые мальчики никогда не взрослеют — во всяком случае, редко.
Я вздрогнул. Многие годы меня усердно предостерегали от обобщений. Ее обобщение я готов был взвесить.
— Мадам, что это за разговор о патронах?
— Можно узнать ваше имя, сэр?
— Норт, Теодор Норт.
— Меня зовут миссис Уиллз. Можно доверить вам секрет, мистер Норт?
— Да, мадам.
— Мистер Монтгомери любит играть оружием. Правда, насколько я знаю, стреляет он только по картонным мишеням. Он думает, что у него есть враги. Время от времени у мистера Монтгомери случаются легкие нервные расстройства. На прошлой неделе его врач посоветовал миссис Монтгомери подменить патроны холостыми. Они почти бесшумные — я думаю, просто пробка и перышки. Сегодня он немного расстроен — у нас это так называется. Если миссис Монтгомери откажется лечь, я тоже не буду ложиться.
Я твердо сказал:
— Я тоже не лягу. Извините меня, миссис Уиллз — что, по-вашему, будет дальше?
— Ну, я уверена, что он не заснет. Может быть, через полчаса придет в себя, и ему станет стыдно, что выгнал жену из каюты. Словом, спустится посмотреть, какое впечатление произвела его выходка. Раньше или позже не выдержит — слезы, извинения… Они очень несамостоятельны — такие люди. Согласится на piqur. Вы знаете, что такое piqur?
— Укол — то есть инъекция.
— У нас тут все называют ласкательными словами. Мы говорим деликатно: принять снотворное.