Теоретическая и практическая конфликтология. Книга 1
Шрифт:
Насколько ничтожны бывают поводы самой сильной вражды, настолько же смешными и детскими бывают и ее внешние проявления. Это – другая сторона той же медали. Магометане и индуисты в Индии живут в состоянии постоянной латентной вражды; проявляют они ее так: магометане застегивают одежду слева направо, а индуисты – справа налево; за совместной трапезой одни садятся в кружок, а другие рядком; бедные мусульмане используют в качестве тарелок лицевую сторону листа, а индуисты – обратную сторону листа того же растения.
Причина и действие в человеческих противостояниях часто выходят за рамки всяких разумных пропорций, так что мы недоумеваем, имеем ли мы дело с подлинной причиной или лишь с поводом, в котором вырвалась наружу давно зревшая вражда: таковы столкновения партий цирковых болельщиков в Греции и Риме, борьба партии «единосущия» с партией «подобносущия» во времена Вселенских соборов, войны Алой и Белой Розы, гибеллинов и гвельфов, – мы не в силах найти рациональных оснований борьбы.
В целом создается впечатление, что люди никогда не любили друг друга из-за таких ничтожных мелочей, за какие они друг друга сплошь и рядом ненавидят.
Наконец, на то, что враждебность – первичная потребность человека, указывает и то, с какой ужасающей легкостью внушается враждебное настроение. Нам гораздо труднее передать другому наше доверие и любовь к кому-то третьему, до сих пор ему безразличному, чем недоверие и отвращение. Особенно важно, что эта разница проявляется тем сильнее, чем незначительнее отношение; предубеждение против незнакомого человека, не требующее практических выводов, перенимается беспрепятственно и бессознательно. Там же, где нужно действовать, вступают осознанные доводы рассудка. Именно это и свидетельствует в пользу того, что мы имеем дело с основным инстинктом.
Об этом же свидетельствует и то, что легкое предубеждение против третьего лица нам способен внушить любой, самый безразличный для нас человек, в то время как позитивное предрасположение складывается у нас лишь под влиянием кого-то для нас близкого или авторитетного.
Без этой легкости или легкомыслия, с каким средний человек реагирует на отрицательное внушение, поговорка aliquid haeret 12 , вероятно, никогда не стала бы трагической истиной.
Наблюдение человеческих антипатий, делений на партии, интриг и открытых столкновений побуждает признать враждебность одной из первичных энергий человека. Эта энергия не столько порождается предметом, сколько сама создает себе предмет.
12
Нет дыма без огня (лат.). – Прим. сост.
В этом смысле было когда-то сказано, что человек не потому религиозен, что верит в Бога, а верит в Бога потому, что наделен религиозностью как своеобразной душевной потребностью. То же самое относится к любви. Все согласны с тем, что любовь, особенно в юности, не является простой реакцией нашей души на определенный предмет, как ощущение цвета является реакцией нашего зрительного аппарата; душа испытывает потребность любить и направляет ее на любой, мало-мальски удовлетворительный предмет, который зачастую сама и создает, наделяя возлюбленного воображаемыми качествами, которые будто бы и пробудили в ней любовь.
Ничто не мешает нам считать, что и противоположный аффект может развиваться подобным же образом: душа обладает столь же врожденной потребностью ненавидеть и бороться, и для удовлетворения этой потребности сплошь и рядом выбирает и создает себе предметы, наделяя их отвратительными качествами. Что этот механизм проявляется не так явно, как при влюбленности, может объясняться тем, что потребность в любви подкрепляется физиологически и в юности чудовищно обостряется, так что ее спонтанность и обусловленность terminus a quo не оставляет никаких сомнений. Импульс же ненависти лишь в исключительных случаях достигает такой остроты, которая позволила бы осознать его субъективно-спонтанный характер.
Если у человека действительно врожденный формальный инстинкт враждебности как противоположность потребности в симпатии, то исторически, я думаю, они оба являются результатом той самой душевной дистилляции, в процессе которой первоначально единые внутренние движения расчленяются и осознаются как отдельные самостоятельные побуждения.
Всевозможные интересы так часто принуждают людей бороться за какие-то блага или становиться в оппозицию к определенным личностям, что остаточное состояние раздражения, побуждающее к антагонизму, вполне могло сделаться наследственным достоянием человеческого рода.
Взаимоотношения примитивных групп практически всегда выражаются в войнах. Самый наглядный пример – индейцы. У них всякое племя a priori считается находящимся в состоянии войны со всеми другими племенами, кроме тех, с которыми у него заключен мирный договор. Следует, однако, помнить, что на ранних стадиях культуры война – чуть ли не единственная форма межгруппового контакта. Пока не было межтерриториальной торговли и индивидуальных путешествий, пока духовные общности не перешагивали границ группы, война оставалась единственной формой социологических отношений между различными группами.
В примитивном обществе отношения между элементами внутри группы и между группами прямо противоположны по форме. Внутри замкнутого круга вражда, как правило, означает разрыв отношений, враги избегают друг друга и держатся на расстоянии, причем эти явления сопровождают даже вспышки открытой борьбы. Напротив, группы в целом в состоянии мира безразличны друг другу; между ними нет никаких отношений. Лишь во время войны они становятся активно значимы друг для друга. Вполне возможно, что то самое стремление к экспансии и воздействию на окружающее, которое требует мира внутри группы, поскольку лишь мир обеспечивает беспрепятственное взаимодействие и согласование интересов, проявляется вовне как воинственная тенденция.
Антагонистический импульс можно, конечно, рассматривать как нечто самостоятельное в человеческой душе, однако из него нельзя объяснить все проявления враждебности. Прежде всего, спонтанность такого импульса существенно ограничивается предметом: он направлен не на любые, а только на определенные объекты. Так, голод, несомненно, возникает в субъекте, но актуализуется только с помощью подходящего объекта: самый голодный субъект не станет есть камни и палки, но отыщет мало-мальски съедобный предмет. Точно так же любовь и ненависть: даже если допустить, что они возникают в результате исключительно внутренней потребности, для реализации им необходимы предметы соответствующей структуры; лишь при взаимодействии субъекта и объекта возникает явление в его целостности.