Теоретическая и практическая конфликтология. Книга 1
Шрифт:
С другой стороны, мне кажется, что внутренний импульс враждебности в силу своего формального характера сам по себе слишком слаб, чтобы проявиться, его должен педалировать какой-нибудь материальный повод к ссоре. Чисто формальная жажда борьбы должна быть совершенно безлична; нам все равно, ради чего или против кого бороться, но чтобы реализовать эту жажду, надо возненавидеть противника как личность, а еще лучше вдобавок ощутить интерес к чему-то, что можно выиграть в борьбе. Эти аффекты питают и усиливают душевный импульс борьбы.
Есть элементарная целесообразность в том, чтобы противника, с которым мы по какой-либо причине боремся, возненавидеть; точно так же целесообразно любить того, с кем мы связаны или вынуждены по той или иной причине вместе жить или действовать. Чтобы понять взаимоотношения людей, нужно учитывать эту особенность: некое внутреннее расположение возбуждает в нас те чувства, которые полезны именно в данной ситуации, чтобы ее использовать или вынести, чтобы выйти из нее или ее изменить. Сильное чувство дает нам силы исполнить стоящую перед нами в данный момент задачу и парализовать наш собственный внутренний протест.
Ни одно серьезное противостояние не может продолжаться достаточно долго, если его не поддерживает целый комплекс душевных стремлений, хотя они могут возникать лишь постепенно, в ходе самой борьбы. У этого факта огромное социологическое значение: борьба ради борьбы никогда не существует в чистом виде; почти с самого начала к ней примешиваются посторонние мотивы – отчасти объективные интересы, отчасти такие импульсы, которые можно реализовать не только в борьбе, но и другими средствами. На практике именно они образуют мост между прямой борьбой и другими формами взаимодействия.
Мне известен только один случай, где жажда борьбы и победы как таковая выступает исключительным мотивом действия – состязание или игра, причем такая, где не предусмотрена награда. Во всех остальных случаях к ней примешиваются содержательно обусловленные мотивы антагонизма.
В игре налицо чисто социологическая привлекательность самоутверждения и достижения превосходства над другими; в спортивных состязаниях к этим мотивам присоединяется индивидуальное удовольствие от целесообразного и удачного движения; в азартных играх – сознание благосклонности судьбы, мистической гармонической связи с силами, которые находятся по ту сторону индивидуальных и социальных событий. В любом случае игра и состязание социологически мотивируются исключительно борьбой как таковой. Копеечная игровая фишка, бумажка или спичка, за которую сражаются порой с такой страстью, словно она из чистого золота, наглядно обнаруживает формализм этого импульса борьбы, даже когда борьба идет за настоящее золото, этот мотив зачастую перевешивает материальный интерес.
Однако примечательно то, что именно этот чистейший дуализм для своего осуществления нуждается в социологических формах в собственном смысле слова, в объединительных моментах: для борьбы люди объединяются, а во время борьбы обе стороны подчиняются обоюдно признанным нормам и правилам. Объединяющие моменты не входят в мотивировку борьбы, но реализуется она всегда в объединяющих формах: они предоставляют технику состязания, без них борьба, исключающая всякие гетерогенные и объективные основания, невозможна. Более того, именно в играх, где борьба ради борьбы выступает в наиболее чистом и беспримесном виде, нормы и правила задаются жестче всего; они объективны, безличны и соблюдаются сторонами как священный кодекс чести, гораздо строже, чем в практической жизни и кооперации. Принцип борьбы и принцип объединения – две противоположные стороны одного принципа. Приведенный пример показывает с почти абстрактной точностью, что они не работают друг без друга, и лишь вместе обретают свой полный социологический смысл и действенность.
Аналогичная форма, хотя и не в такой беспримесной чистоте, определяет и судебный процесс. Правда, здесь всегда имеется объект тяжбы, который одна сторона может добровольно уступить другой и прекратить борьбу, чего не бывает там, где состязаются из чистой жажды борьбы. То, что обычно называют страстью к сутяжничеству, нередко имеет совсем иную природу, чем страсть к борьбе в играх: это может быть обостренное чувство правоты, неспособность примириться с действительным или мнимым попранием своих прав, с которыми солидаризируется само Я человека.
Упорство и бескомпромиссность, с какой стороны нападают друг на друга во время процесса, на самом деле служат не столько нападению, сколько защите, даже со стороны истца: дело идет о самосохранении личности, ибо личность воспринимает сферу своих прав и собственности как продолжение самой себя, так что всякое посягательство на них грозит ей самой, в конечном счете – ее идентичности и существованию, поэтому судебная борьба вполне последовательно воспринимается как экзистенциальная схватка. В таких случаях мы имеем дело не с социологическим явлением борьбы, а с чисто индивидуальным импульсом самосохранения.
Однако сама форма судебной тяжбы – чистая и абсолютная борьба. Претензии сторон представляются в чистом виде, не смешиваясь с персональными и другими внешними моментами, интересы сторон отстаиваются любыми законными средствами, никакие посторонние смягчающие обстоятельства не принимаются во внимание. Тяжба – это борьба как таковая, в ход процесса не допускается ничего, не принадлежащего собственно к тяжбе и не служащее ее целям. В других разновидностях борьбы, даже самой яростной, всегда возможно вмешательство субъективного фактора, третьей стороны или непредвиденной случайности; здесь все это исключено: идет борьба и ничего больше.
Такое исключение из судебного процесса всего, что не относится к борьбе, ведет к ее полной формализации; формальная борьба противостоит содержанию тяжбы как самостоятельный момент. Это проявляется, в частности, в юридической казуистике, в которой состязаются уже не предметные претензии сторон, а правовые понятия ведут абстрактную борьбу между собой. С другой стороны, борьба иногда переносится на элементы, никак не связанные с тем, ради чего она затеяна.
В развитых культурах правовые состязания ведутся профессиональными представителями сторон, как правило, юристами; таким образом борьба очищается от личных ассоциаций. Оттон Великий постановил, чтобы всякий правовой спор решался Божьим судом – поединком, в котором стороны были бы представлены профессиональными воинами, когда от всего конфликта интересов осталась чистая форма – борьба и победа; только форма связывает саму борьбу и того, кто решает ее исход. Этот пример с карикатурным преувеличением демонстрирует нам редукцию правового противостояния к борьбе как таковой.
Однако именно в силу своей формализованности этот немилосердный тип борьбы – именно потому, что он всецело выведен за рамки субъективных движений, как милость или жестокость, – предполагает единство и общность сторон, причем чрезвычайно строгую и регламентированную. Одинаковое подчинение всех одному закону, обоюдное согласие в том, что решение суда должно зависеть только от объективных оснований;
соблюдение форм, которые ни одна сторона не вправе нарушать, сознание, что весь процесс происходит в рамках социального порядка и власти, которые только и придают ему смысл и достоверность, – все это показывает, что судебная борьба покоится на обширном фундаменте единства и согласия противников по множеству важнейших пунктов. Аналогичным образом, хотя и не в такой мере, образуют единство стороны любого договора, любой коммерческой сделки: при всей противоположности интересов обе стороны признают общие обязательные и обязывающие нормы.