Теория бобра
Шрифт:
— Прежде, чем предоставить слово Хенри, — говорит Танели, — хочу еще раз всех поблагодарить. Я знал, что мы все решим. Всем спасибо, ребята. Но, прежде чем закрыть собрание, давайте дадим Хенри выступить с завершающей репликой.
Отцы смотрят на меня, и мне почему-то кажется, что сейчас взгляды у них очень суровые. Я прямо говорю то, что думаю: их предложения не имеют ни малейшего смысла. На школьных ярмарках не бывает посторонних людей, поэтому основные покупатели на них — мы сами. И что, если Ханну продаст мед со своей дачи Теппо, а Теппо продаст выжатый им черничный сок Ханну, мы на практике ничего не выиграем, а лишь потратим силы, время и продукты. Поэтому самый простой и экономичный способ — просто оплатить поездку и встретиться
— Имеет смысл проголосовать, — говорит он.
— По какому вопросу? — спрашиваю я.
— Проголосуем, что будем делать, — отвечает Танели, и у меня возникают сомнения, расслышал ли он мой вопрос.
— Так какие варианты? — удивляюсь я совершенно искренне.
— Кто за то, чтобы организовывать ярмарки? — спрашивает Танели
Отцы поднимают руки — кто правую, кто левую. Все до единого. Даже мои приятели Сами и Туукка, которые по-прежнему стоят в другом конце комнаты. С особенным удивлением я смотрю на поднятую руку Туукки. Он не кажется мне человеком, привыкшим идти на поводу у толпы и любителем выпекать булочки. Хотя я не думал конкретно о нем, когда предлагал действовать, не закрывая глаза на факты, сейчас ловлю себя на мысли, что, по крайней мере, Туукка представлялся мне человеком весьма практичным. Но нет. Он смотрит в пол перед собой и тянет вверх руку. В его демонстративном жесте чувствуется вызов, хотя одновременно и некоторая подавленность. Словно проигравший благодарит партнера за игру после горького поражения.
— Просто лес рук! — говорит Танели таким тоном, словно только что увидел что-то невероятное. — Ну что же, остается согласиться с принятым решением и двигаться вперед. И не забывайте скидывать фоточки в нашу группу в Вотсапе, это мотивирует и повышает настроение. Да, и еще. Надеюсь, ни у кого не будет проблем со сном из-за моего кофе. Я сам его мелю и смешиваю разные сорта, получается чертовски крепкий.
Отцы встают и благодарят друг друга и Танели как за участие в собрании, так и за принятое решение. Я пытаюсь поймать взгляд Танели, потом машу ему рукой. Мне хочется спросить, не кажется ли ему, что при голосовании кое-что упустили. Да и вообще, между какими вариантами выбирали участники собрания и что было альтернативой школьным ярмаркам? Наконец Танели замечает меня.
— О! А вот и Хенри руку поднял! Значит, единогласно! — радостно восклицает он.
— Я хотел…
— Разумеется! — кричит Танели. — Да здравствует Париж!
За время нашего заседания на улице подморозило. От перекрестка к перекрестку компания отцов редеет.
С неба не спеша падают крупные, медленные снежинки. Мы с Тууккой, ноздря в ноздрю, наконец забираемся на самую высокую точку улицы Кархутие. Парк остается слева. Мы идем к следующему перекрестку, где Туукка свернет направо, а я налево. Свежевыпавший снег скрипит под ногами при каждом шаге. Этим зимним вечером Херттониеми выглядит пустынным, и каждый звук кажется громче и отдается эхом от стены церкви на другой стороне улицы. Я бросаю взгляд на Туукку. Вязаная шапочка натянута на голову по самые глаза, взгляд, как обычно, напряжен и устремлен куда-то прямо перед ним. Кажется, он не расположен к разговору; не припомню, чтобы я когда-нибудь видел его в таком настроении. Тем не менее меня кое-что беспокоит, а перекресток все ближе.
— Можно задать тебе вопрос? — говорю я. — Это относится к сегодняшнему голосованию.
Снег успевает скрипнуть несколько раз, прежде
— Это не было голосованием. Просто Танели и остальные хотели, чтобы было так.
Тууука не смотрит в мою сторону, черная шапочка побелела от хлопьев снега размером с ноготь большого пальца.
— Я обратил внимание, — говорю я после короткой паузы, — что и ты голосовал за ярмарки и булочки, хотя…
— Хотя?
Перекресток приближается. Мне кажется, эхо наших шагов стало громче, а сами шаги ускорились. Решаю высказаться без обиняков.
— Знаешь, — говорю я, — у меня было впечатление, что ты из тех, кто предпочитает действовать и добиваться результата, а не тешить себя иллюзиями. Ну, так мне казалось, во всяком случае…
— Разумеется, — отвечает Туукка, и теперь мы окончательно переходим на спортивный шаг. — Но в этот раз, черт подери, мы будем печь булочки.
— Не знаю, возможно, я чего-то не понимаю, — продолжаю я уже скороговоркой, — но мне кажется, что ты не особенно увлекаешься кулинарией, и тем не менее…
— Да, я проголосовал за выпечку, отжимание соков и хрен его знает за какие гребаные мюсли, — говорит Туукка, когда мы достигаем перекрестка и я замедляю шаг. — Да, так и есть. И что тебя не устраивает?
— Ну… Просто это было так... неожиданно, — говорю я.
Туукка останавливается и поворачивается ко мне.
— У меня продажи вообще на нуле, и это тоже неожиданно. — Мы стоим лицом друг к другу на перекрестке, и снег падает на землю вокруг. — А еще неожиданно, что мой основной клиент обанкротился. То есть я не могу, как ты выражаешься, «просто оплатить» чертову поездку. А это, в свою очередь, означает, что мне придется валять дурака с этими недоделанными кулинарами.
Откровенность Туукки удивляет не только меня, но и его самого. Так мне, во всяком случае, кажется. Такое впечатление, что слова вырвались у него помимо его воли. И от этого ему как будто немного полегчало.
— Так ведь... — начинаю я.
— Так, да не так. –Туукка снова становится похожим на самого себя. –- То есть все именно так, как ты сказал. Только нам ничего другого не остается.
— Нам не.…
— Нет, — говорит Туукка. — Нам нет смысла сопротивляться. Лучше просто молчать, держаться в стороне и смотреть на шестьсот непроданных тосканских пирогов и на то, как вся затея катится к чертовой матери.
Вообще-то я ничего не говорил про непроданные тосканские пироги, но что-то заставляет меня медлить с ответом. Вдобавок снег неожиданно повалил валом: такое ощущение, что мы вот-вот окажемся в сугробе. Туукка ковыряет снег ногой, и я интерпретирую это как нетерпение. Мы киваем друг другу и уже готовы разойтись в разные стороны, когда Туукка вдруг снова поворачивается ко мне.
— Забудь об этом, Хенри, — говорит он, глядя мне в глаза. — Просто забудь.
Прежде чем подняться по лестнице, я стряхиваю снег с шапки и куртки и направляюсь вверх по ступенькам. И с каждым этажом со мной происходит нечто большее, чем увеличение расстояния, отделяющего меня от поверхности земли, и повышение частоты сердечных сокращений на пять или шесть ударов. Чем ближе я подхожу к двери, тем больше захватывает меня это ощущение.
Я живу в двух мирах.
Первый — тот, куда я поднимаюсь физически и метафорически, — внезапно становится очень важным, и одна только мысль, что я могу его потерять, причиняет мне боль, которая отдается где-то у меня внутри, во всем теле, в каждой косточке. Есть и другой мир, и он угрожает разрушить первый. Когда я наконец захожу в прихожую и быстро закрываю за собой дверь, то знаю, что все гангстеры мира, полицейские, отцы, желающие отправить своих детей в Париж, и оба парка приключений Хельсинки гонятся за мной по пятам, словно гигантское чудище, тянущее свои острые когти ко всему, что мне дорого.