Теория бобра
Шрифт:
И все это приближается ко мне со скоростью кометы.
Я действую по плану. Резко отклоняюсь влево, словно собираюсь рвануть туда. Снегоход уже почти наезжает на меня, когда Олави реагирует на мой обманный маневр. Мотосани меняют направление. Движение малозаметное, но достаточное. Вернее, достаточное лишь для того, чтобы я не угодил под снегоход. Но оно не спасает от кастета Олави. Удар стальным кастетом приходится мне по лбу прежде, чем я успеваю вонзить ледоруб в переднюю часть снегохода. Удар сильный, а боль оглушительная.
Падаю на спину в снег. Сознания не теряю, хотя небо надо мной темнеет и утрачивает
Я опять рассчитываю параметры своего оружия, соотношу их с оценкой скорости снегохода и пытаюсь смоделировать прочие физические параметры нашей встречи. Разумеется, мои прикидки носят ориентировочный характер, но в комплексе они не только объясняют причину, по которой в прошлый раз не сработал мой план, но и подсказывают, как мне действовать дальше.
Вопли Олави временами перекрывают рев двигателя. Снегоход увеличивается на глазах. Я сжимаю рукоятку ледоруба, максимально эффективно сочетая усилие и расслабление мышц, совершаю тот же ложный выпад, причем в ту же сторону, что и в прошлый раз, надеясь, что Олави от ярости не сумел проанализировать свою предыдущую ошибку.
Мой расчет оказывается верен. Снегоход меняет направление именно так, как я и предполагал. В это время мои руки с ледорубом продолжают начатое ранее движение вверх. И затем — когда ледоруб достигает высшей точки своей траектории, а водитель снегохода оказывается точно в рассчитанном мною месте пространства и времени — две линии пересекаются точно так, как я и рассчитал, причем в данном случае достигнув экстремума, то есть максимального значения функции, — в буквальном смысле.
Ледоруб выполняет свою функцию, а именно отделяет одно от другого.
Голова Олави, кажется, остается на месте, но лишь на краткий миг, в то время как снегоход продолжает движение. В следующее мгновение голова, отделенная от целого, падает на чистый снег и продолжает смотреть на меня, причем с заметно более спокойным выражением, чем секунду назад. Я бросаю быстрый взгляд в другую сторону и не могу удержаться от каламбура. Сани, управляемые всадником без головы, продолжают нестись по чистому полю с головокружительной скоростью.
Я еще раз смотрю на Олави, на сани и бегу. Не знаю, как много времени требуется, чтобы снять фаллоимитатор с ремня, вынуть изо рта кляп, кое-как одеться и броситься в погоню, но подозреваю, что не много. Встреча с Олави отняла у меня считанные мгновения, хотя интенсивность событий и их разнообразие не дали мне заскучать. Тем не менее в распоряжении у меня все равно крайне ограниченное количество секунд и минут, чтобы покинуть эту опасную для жизни ферму, живущую по своим законам. Моя голова раскалывается от боли, мышцы ноют, а легкие горят огнем, когда я добираюсь до «Рено», завожу его, выруливаю на шоссе и вдавливаю педаль газа в пол. Теперь
Я приезжаю в Итякескус как раз вовремя.
9
— Поллок, — говорит Лаура, переворачивая страницы огромной книги на столе.
Это альбом из разряда «для журнальных столиков», и весит он несколько килограммов. Если я правильно понимаю, подобные книги для перелистывания обычно покидают свое место только при переезде; в остальное время они лежат нетронутыми на полках в гостиных и на полу в спальнях. Но у этого тома судьба явно другая. Корешок требует ремонта, в разные стороны торчат десятки разноцветных стикеров и закладок с пометками.
Я смотрю на репродукцию картины, на первый взгляд изображающей какой-то хаос, но чем дольше я вглядываюсь, тем больше начинаю замечать порядок, ритм и даже красоту и гармонию. С другой стороны, я не знаю, можно ли мне полагаться на свое восприятие. Не исключено, что я принимаю желаемое за действительное и то, что я вижу в картине, обусловлено моими собственными проблемами и тем, как я провел сегодняшний день. Признаться, я не большой поклонник таких теорий. Исходя из наблюдений и опыта, я пришел к выводу, что многие проблемы в жизни человека возникают именно из-за принятия желаемого за действительное. Делаю глубокий вдох и пытаюсь сосредоточиться.
— Один из моих самых любимых художников, — говорит Лаура.
Отрываю взгляд от Поллока и сравниваю его с одним из вариантов эскиза Лауры, разложенных на столе, с которого я убрал посуду после ужина. Новая работа Лауры, если я правильно ее понимаю, будет абстрактной игрой красок, занимающей три стены, и главная ее тема — гармония. Даже эскиз, и тот прекрасен. Фигуры большего и меньшего размера повторяются, образуют цепочки, пары, группы, арки... Как и предыдущие работы Лауры Хеланто, эта также захватывает и притягивает меня — я не могу до конца объяснить, чем именно, даже при помощи математики.
— По-моему, Поллок великолепен, — говорю я, — но твоя работа еще лучше.
Лаура улыбается, смотрит на меня поверх очков.
— А ведь утром я похвалила тебя за честность!
Подтверждаю, что я это помню. Лаура не произносит ни слова. Проходит несколько мгновений, прежде чем я понимаю, что она имеет в виду.
— Но я правда так думаю...
— Ты просто золото, — Лаура улыбается, — спасибо.
Затем выражение ее лица становится серьезным.
— Нам необходимо об этом поговорить. Что за жуткая фиолетово-черная шишка у тебя на лбу?
Инстинктивно поднимаю руку ко лбу, прикасаюсь к шишке. Меня пронизывает острая боль, несмотря на то что с вечера я принял парацетамол и бурану. Когда мы с Туули вернулись домой, я на всякий случай снял шапку лишь в ванной. Не хотел рисковать: вдруг кровь из раны на лбу потечет прямо при Туули. Мне хотелось, чтобы представления ребенка о парке приключений были позитивными, а не ассоциировались с кровью или чем-то еще более страшным. Приняв душ, я постарался зачесать волосы на лоб, чтобы прикрыть шишку, но сообразил, что изменившаяся прическа будет привлекать больше внимания, чем синяк — мне нетрудно было в этом убедиться, взглянув на себя в зеркало, — а может, и вообще вызвать сомнения в моем психическом здоровье.