Теория литературы. История русского и зарубежного литературоведения. Хрестоматия
Шрифт:
<…>
Мы называем время, когда говорим; всему – свое время. Это означает, что все, все сущее, приходит и уходит вовремя, в свое время и остается в течение отмеренного ему времени. Каждой вещи – свое время.
Но является ли бытие вещью? Находится ли бытие, как и все наличное сущее, во времени? А, вообще, есть ли бытие? Если оно есть, то мы должны неизбежно признать, что оно какое-то сущее, и, следовательно, искать его среди прочего сущего. Этот лекционный зал есть. Он освещен. Мы признаем без разговоров и колебаний этот лекционный зал существующим. Но где во всем зале найдем мы это «есть»? Нигде среди вещей не найдем мы бытия. Каждой вещи – свое время. Но бытие не вещь, не что-то, находящееся
То, что находится во времени и таким образом определяется через время, называют временным. Когда человек умирает и отбирается от здешнего, здесь существующего, мы говорим: «Он благословил временное». Временное означает преходящее, такое, что протекает в течение времени. Наш язык говорит еще точнее: такое, что проходит со временем, поскольку само время проходит. Но между тем как время постоянно проходит, оно все же остается временем. Оставаться означает не исчезать, а прибывать в присутствие. Таким образом, время определяется через бытие. Но как же тогда должно бытие оставаться определенным через время? Из постоянства преходящности времени говорит бытие. Все же мы нигде не обнаружим время как какое-то сущее, как вещь.
<…> Но все же как мы должны войти в названное положение вещей через названия «Бытие и время», «Время и бытие»? Ответ: а так, что мы должны следовать мыслью (82) за названными предметами предусмотрительно. Предусмотрительно – это означает прежде всего: не нападать опрометчиво на эти предметы с помощью непроверенных представлений, а, напротив, тщательно размышлять о них.
<…> Бытие некий предмет, вероятно, предмет мышления.
Время – некий предмет, вероятно, предмет мышления, раз в бытии как присутствии говорит нечто такое, как время.
Бытие и время, время и бытие называют такое положение дел, такое взаимное отношение обоих предметов, которое несет оба предмета друг к другу и выносит их отношение. Следовать мыслью за этим положением дел, за этим отношением предметов – вот что задано мышлению, при условии, что оно по-прежнему готово стойко ждать свои предметы.
Бытие – некий предмет, но никакое не сущее.
Время – некий предмет, но никакое не временное.
О сущем мы говорим: оно есть. В отношении предмета «бытие» и в отношении предмета «время» мы останемся предусмотрительными. Мы не скажем: бытие есть, время есть, а будем говорить: дано бытие и дано время. Этой переменой мы изменили лишь словоупотребление. Вместо «есть», мы говорим «дано».
Чтобы добраться через языковые выражения к самим предметам, мы должны показать, как это «дано» дает себя увидеть и испытать. Подходящий путь туда будет таков, что мы должны разобрать, что же дается в этом «дано», что означает бытие, которое дано, что означает время, которое дано. Соответственно, мы попытаемся взглянуть на это Es, которое дает нам бытие и время. Взглянув на него, мы станем предусмотрительными и в другом смысле. Мы попытаемся ввести в поле зрения это Es и его давание и напишем это «Es» с большой буквы.
Сначала мы последуем мыслью за бытием, чтобы помыслить его самого в его собственном.
Затем мы последуем мыслью за временем, чтобы помыслить его самого в его собственном.
Через это должен показаться способ, которым дано бытие, которым дано время. В этом давании станет видно, как должно определяться то дающее, которое как отношение прежде всего несет их друг другу и их выдает (83).
Бытие, благодаря которому все сущее отчеканено как именно такое сущее, бытие означает присутствие. В отношении по-мысленного присутствующего присутствие обнаруживает себя как позволение присутствовать. Но теперь-то речь идет о том, чтобы специально помыслить само это позволение присутствовать, поскольку присутствие позволено. Позволение присутствовать проявляет свое собственное в том, что оно выводит в несокрытое. Позволить присутствовать означает – раскрыть, ввести в открытое. В раскрытии играет давание, а именно то самое давание, которое в позволении присутствовать дает присутствие, т. е. бытие.
<…> При этом для нас по-прежнему остается неясным как названное давание, так и это названное здесь Es, которое дает.
<…> Бытие принадлежит этому дано в давании как дар. Бытие как дар не откалывается от давания. Бытие, присутствие лишь преображается. В качестве позволения присутствовать оно принадлежит раскрытию и, будучи даром раскрытия, удерживается в давании. Бытие не есть. Бытие дано, дано как раскрытие присутствия.
Чтобы это «дано бытие» смогло показать себя еще яснее, последуем еще решительнее за этим даванием, о котором идет речь. Нам удастся это в том случае, если мы обратимся к богатству изменений того, что довольно неопределенно называют бытием – того, что не узнают в его особости, пока продолжают считать его пустейшим из пустых понятий. От этого представления о бытии как о совершенной абстракции не отказались даже в принципе, более того, это представление только подтверждается, когда бытие как совершенно абстрактное снимается в совершенно конкретной действительности абсолютного духа – это происходит в самой сильной мысли нового времени – в гегелевской спекулятивной диалектике и так это излагается в его «Науке логики».
Попытка помыслить богатство изменений находит первую (84) опору, которая в то же время указует нам дальнейший путь, в том, что мы мыслим бытие в смысле присутствия.
<…> Но что нам дает право характеризовать бытие как присутствие? Вопрос пришел слишком поздно. Потому что эта чеканка бытия решена уже давно без нашего участия. Итак, мы связаны характеристикой бытия как выразимого, т. е. мыслимого. С начала европейского мышления у греков в памяти о связывающем мышление определении бытия как присутствия сохранено все, реченное о «бытии» и «есть». Определение бытия как присутствия действительно и для мышления, ведущего современную технику и промышленность, но, конечно, лишь в известном смысле. <…>
Но бытие как присутствие мы услышим отнюдь не только при воспоминании древнего, донесенного до нас эллинизмом изложения раскрытия бытия. Неотвязнее всего проявляет себя широта охвата присутствия тогда, когда мы осознаем, что и отсутствие, как раз и оно, остается определенным через присутствие, иногда усиленное до жути.
Все же мы можем и исторически определить богатство изменений присутствия, если мы обратим внимание на то, что присутствие обнаруживает себя <…> как монада; как предметность, как положение самополагания в смысле воли разума, воли любви, воли духа, воли власти; как воля к воле в вечном возвращении одного и того же. Все, что можно установить исторически, находится внутри истории. Раскрытие богатства изменений бытия выглядит прежде всего как (85) история бытия. Но у бытия нет истории, такой, как у города или народа. То, что есть исторического в истории бытия, очевидно, определяет себя из того и только из того, как бытие происходит, а это означает, в соответствии с вышеизложенным, из того способа, которым бытие дано.
Правда, в начале раскрытия бытия мыслится не это «дано», а бытие <…>. Вместо этого «дано», Парменид говорит: <…> «Это есть ведь бытие».
<…> Давание, которое дает только свой дар, однако при этом удерживается и уклоняется, такое давание мы назовем посылом. В соответствии с мыслимым таким образом смыслом давания, бытие, которое дается этим даванием, будет ниспосланным. Ниспосланным, таким образом, останется и любое из его изменений. Историческое же истории бытия определяет себя из ниспосылаемого в каждом посыле, а не из смутно представляемого события истории.