Теория невероятности. Золотой дождь
Шрифт:
— А она ничего!
— Она мой друг. У меня все друзья настырные.
— Слушайте… — говорит она. — Вы же все равно пойдете на вечер. Зачем вы себя обманываете?
Идем. Молчим.
— Случайность! — говорит она. — Вы знаете, что такое теория вероятности?
— Понятия не имею, — говорю я искренне.
— Ну вот!… А ведь если человек есть, то вероятно и то, что два человека могут встретиться. В общем нужно только, чтобы произошел перевес шансов в одну сторону, вызванный случайными причинами.
— Ага.
— Бывает, шансов почти никаких, но ведь почти каждая встреча — это случайность. Случайная встреча — это такая, у которой нет никаких последствий. Тогда мы ее не замечаем, не помним. А если помним — это уже какая-то закономерность. Понимаете?
— С большим трудом. У меня всегда по физике была тройка, — сказал я.
— Напрасно, — сказала она. — Сейчас без физики не проживешь.
Откуда ей знать, дурехе, что сейчас без поэзии не проживешь! Была бы поэзия, а остальное приложится. Когда есть поэзия, люди горы сворачивают. И в области физики тоже.
— Откуда вы знаете физику? — спрашиваю я.
— Я знакома с одним крупным физиком.
— Их сейчас как собак нерезаных, — говорю я. — Молодой, старый?
— Моложе вас, но такой, знаете, — она неопределенно помотала рукой. — Не такой, как мы с вами… Сверхсекретный.
— Я же не спрашиваю фамилии!
— Я вообще.
Я повеселел. «Ни черта, — подумал я, — плохи его дела, если о нем так говорят».
— Катя, хотите я вам расскажу про случайную любовь без последствий?
— Только если про себя. С самого начала. Как все это случилось.
— Ну да, — сказал я. — Только про себя. Это случилось как удар грома.
Послышался удар грома.
Первые капли дождя упали на асфальт, и люди кинулись в подворотни. Я поспешил в подъезд.
И тут я увидел девочку. Я никогда не встречал таких. Она была моих лет. Лет шестнадцати. Блондинка с голубыми глазами. Как на картинке.
Девочка, стоявшая в подъезде, почувствовав мой пристальный взгляд, обернулась.
Она была не такая, как все. Все девочки, которых я знал, отворачивались, если на них смотрели.
Девочка смотрела на меня открыто и дружелюбно. Я хотел что-нибудь сказать, но не сказал. Девочка улыбнулась мне приветливо, вышла из подъезда и, спокойно перейдя под дождем улицу, скрылась в парадном противоположного дома. Я проводил ее взглядом, потом кинулся за ней вслед. Вбежал в парадное, но только услышал, как где-то хлопнула дверь.
Много дней я слонялся около подъезда, надеясь встретить ее еще раз, но девочка не появлялась больше. Наверно, она в тот раз вышла через черный ход.
Но однажды мама вошла в комнату и положила на стол портфель с чернильной кляксой и устало поправила волосы.
— Алеша, обедал? — спросила она меня.
— Ага.
— Устала. Шесть часов сегодня.
— Ага.
— Ага… — сказала она грустно. — До чего ты неотесанный. Вот что. Я сейчас пойду сдавать зачеты по языку — пойдешь со мной.
— Куда? — удивляюсь я.
— Пойдем к нашему Краусу на дом. Он австриец, преподает у нас на заочном. Два года всего, как приехал… Переодень рубаху. Посмотришь на культурного человека. Хоть манерам поучишься.
Я поднимаюсь из-за стола.
— Чего это я пойду? — начинаю я бубнить. Но с мамой разговоры были короткие.
Мы шли по переулку, булыжная мостовая которого убегала вниз под уклон. На одной стороне стояли деревянные дома среди деревьев, на другой — одинаковые четырехэтажные корпуса, покрытые розовой штукатуркой. Угловые балконы конструктивистского типа выкрашены в белый цвет.
Мы с мамой сворачиваем в зеленые ворота и идем к корпусам по песчаной дорожке. Песок скрипит у нас под ногами. Проплывают зеленые палисадники, за которыми ничего не растет. С деревянных ящиков на балконах свешиваются анютины глазки.
Мы подходим к подъезду, и мама озабоченно поправляет мне ворот новой рубахи.
— Держись как следует, — говорит мама. — Не отвечай «ага». Руки в карманах не держи.
Я отстраняюсь от руки матери и вхожу в подъезд.
Мы поднимаемся по ступенькам на площадку второго этажа, и мама звонит в дверь. Дверь открывает высокий человек, похожий на артиста Жакова. Сухое лицо. Чуть вздернутый нос с длинными ноздрями. Трубка во рту. Куртка на «молниях». Тогда еще никто таких не носил.
Узнав маму, он вынул трубку изо рта и приветливо улыбнулся.
— Пожалуйте, пожалуйте, — сказал он и, пропустив ее в дверь, поцеловал у нее руку. Мама торжествующе посмотрела на меня.
— Это мой сын, — сказала она, — Алеша.
— Очень приятно, — ответил он и, как равному, пожал мне руку. — Краус.
Мы прошли в большую светлую комнату, где стояли тахта, письменный стол с вращающимся креслом и длинная полка с книгами в ярких обложках. Мама и Краус начали разговаривать по-немецки, в соседней комнате нестройный хор голосов, мужских и женских, бубнил глаголы в инфинитиве, но я ничего не слышал.
Я смотрел на фотографию над столом. На ней была снята та самая девочка, и глаза ее смотрели спокойно и печально. — Познакомься, Алеша, это моя дочь, — как в тумане, донесся до меня голос Крауса.
Я побагровел, отвернулся от фотографии и покраснел еще больше.
Прямо передо мной стояла та самая девочка и смотрела на меня весело.
— Катарина, — сказала она и протянула руку. — А вы Алеша?
— Ага, — ответил я.
Я вцепился в ее руку и тряс ее до тех пор, пока девочка тоже не покраснела.