Теория невероятности. Золотой дождь
Шрифт:
Снег скрипит — скрип-скрип. Луна светит. Мрачно сверкают глаза Шурки-певицы. На крыльцо нашего дома выходит отец и вглядывается в темноту.
— Папа вышел… — говорю я.
— Ой, — отвечает Шурка и начинает хромать, — Алеша, иди. У меня нога подвернулась.
Она сворачивает с тропинки и ложится в сугроб, раскинув руки, как птица. Я смотрю на нее, потом бегу к отцу.
— Лешка, вот я тебе задам, — говорит отец.
— Папа, мне коня дали, а у Шурки-певицы нога подвернулась, видишь, лежит? — радостно сообщаю я.
— Вот я вам сейчас задам, —
Он идет по снегу, я «ковыляю за ним. Он подходит к сугробу, на котором лежит Шура, и наклоняется. Лицо девушки освещено луной.
— Что… с вами?… — спрашивает он почему-то на «вы».
Шура молчит.
— Нога у нее! Нога! — ликую я непонятно почему.
— Помолчи. Вы идти можете? — спрашивает отец.
Шурка отрицательно мотает головой. У нее зуб на зуб не попадает. Отец наклоняется и, легко подняв девушку, несет ее на руках к крыльцу. Там он топает ногами и говорит мне:
— Снег стряхни с валенок… И вносит Шурку в дом.
Он внес ее в ярко освещенную кухню и усадил на стул.
Открылась дверь из комнаты, и вышла мама.
— Вот знакомься — Шура, по прозвищу «певица», — сказал отец.
— Очень приятно, — сказала мама и протянула руку.
И в это время в открытую дверь комнаты Шурка увидала старомодный рояль красного дерева фирмы «Эберг». Он был куплен отцом в подарок матери за мешок соли, полученный им в премию после окончания строительства радиостанции — вот происхождение рояля. Я тосковал. На меня надвигалась музыка. Уже заводили разговор на эту тему. Отец сочувствовал мне, но скрытно.
А Шурка стояла и смотрела на рояль.
— Ой… — наконец произнесла она. — Пианина…
Она, как сомнамбула, пошла в другую комнату, ни капельки не хромая, и отец смотрел вслед, удивленно сощурившись.
— Это рояль, не пианино, — сказала мама. — Сейчас я попробую твой голос. Встань вот тут. Что ты будешь петь?
— Я не знаю, — сказала Шура.
— Ну подумай. Мама села к роялю. Отец спросил меня:
— Ты зачем палку принес? Она же ведь не хромает.
— Для красоты, — сказал я. — Посошок…
— Тише, — сказала мама и прикрыла дверь. Я стал шепотом пересказывать отцу что к чему. Он смотрел в полуоткрытую дверь. Шура стояла вся красная.
— Ну, пой, — сказала мама.
Шурка открыла рот и запела тонко и противно:
— Ой, девочка Надя… чиво тебе на-ада… Ничего ни нада… Кроме шикала-ада…
Мама зажала уши руками. Шурка остановилась.
— Это вульгарно! Вульгарно! — сказала мама.
Шурка смотрела в пол.
— Я слышала, как ты во дворе поешь, — сказала мама. — У тебя есть данные. Хочешь, я тебя буду учить?
— Ой… — простонала Шурка и задохлась. — Хочу…
— Ты хорошая девочка, — грустно сказала мама. — Они мужики. Они нас не понимают. Я мечтала о дочке. Буду учить тебя по-настоящему. Никаких «Надь». Только классика. Вот послушай…
Мама проиграла вступление и запела грудным интеллигентным голосом:
— Л-любовь свободна, мир чар-руя… законов всех она сильней… Меня не любишь, но люблю я… так бер-реги-ись любви-и мо-ей.
Она остановилась. Шурка зачарованно смотрела на нее.
— Поняла? — спросила мама. Шурка сглотнула и сказала:
— Поняла.
Мама выпрямилась и с торжеством распахнула дверь.
На кухне хохотал отец. Я, как всегда, таращил глаза. Костя да Винчи говорит, что у меня и сейчас такие же умные глаза.
Глава 4. СКАЗКИ ВЕНСКОГО ЛЕСА.
— Вот и все, — сказал я. — Больше сказок я не знаю.
— Нет, не все, — сказала Катя. Мы шли молча. Ветер качал фонари. На стенах домов взлетали и опускались арки теней.
— Опять вы за свое?… — сказала Катя. Опять я за свое. Она права. Я шел и думал, почему я все это рассказываю? Почему меня с такой силой потянуло на воспоминания?… Ну конечно, общая атмосфера Благуши, ну конечно, девушка Катя, ну конечно, желание доказать себе, что, несмотря на мой провал… Что я хотел доказать себе, я сам точно не знал. Что-то надвигалось на меня. Хорошее или плохое — неизвестно, только чувствовал, что надвигается. «Только бы хорошее, — думал я. — Господи, только бы хорошее!» Была у меня одна догадка, но я даже боялся думать о ней. Это была странная ночь.
— Подумаете, какой трезвый прозаик! — сказала Катя. — Может, сказка только еще начинается.
— Давайте вести взрослый разговор, ладно? — сказал я. — Ну, договорились?
Это была странная ночь. Я начинал понимать Митю. Мне очень хотелось быть Митей и действовать в его духе.
Кто-то бежал, топая ногами, как бегемот. Я обернулся. Нас догоняла Анюта. Сегодня я ничему не удивлялся. Она остановилась, задыхаясь, и оглядела Катю.
— Понятно, — сказал я. — Мне надо срочно идти.
— Ага, — сказала Анюта.
— Курьеры, курьеры, — сказал я. — Сто тысяч одних курьеров. Сейчас я вам скажу — познакомьтесь… Катя… Анюта… А вы хором скажете: «Никогда!»
— Катя, — сказала Катя и протянула руку.
— Анюта, — сказала Анюта. — Вы на него не обращайте внимания. Он каждый вечер такой, они все такие.
— Все — это я и еще двое приятелей. Мы очень популярны в узких кругах. Мы очень популярны среди Анюты, — сказал я.
— Значит, так, — сказала Катя. — Видите это здание?
— Ну и что? — сказал я. — Это школа, где я учился. Ну и что?
— Уже начался вечер. Сегодня вечер всех выпускников.
— Да знает он, — сказала Анюта. — Еще с утра заводится. Вы ненадолго. Полчасика, ладно? Алексей Николаевич, а меня без вас пустят?
— Пустят, — сказал я. — Через полчаса мы придем.
— Она могла бы меня и не разыскивать, — говорю я ворчливо. — Это же чистая случайность, что она меня разыскала.