Теория невероятности
Шрифт:
Конечно, общение отца с сыном — это хорошо… Но в данный момент Ирину волновал совершенно другой вопрос. Она понимала, что говорить о деньгах сейчас будет неуместно, даже унизительно, но ведь это не ради себя, ради сына! Сама-то она как-нибудь перебьется, но почему мальчик должен страдать?
— Но институт… Понимаешь, в этом году такой конкурс на бюджетное отделение, а если Толик не поступит, его могут в армию забрать.
Виктор сразу помрачнел. Куда только девалось благостное настроение! С полминуты он сидел насупившись, а потом сказал как отрезал:
— Мужик должен сам в жизни пробиваться! Мне, в конце концов, никто не помогал.
Ирина хотела напомнить, что во времена их студенческой молодости платного образования не существовало в принципе, а в институте даже платили стипендию. И к тому же мама всегда подкидывала деньжат, если не хватало, а Витины родители присылали по пятьдесят рублей ежемесячно, возможно отказывая себе в самом необходимом.
Можно было бы, конечно, пытаться что-то объяснить, но Ирина поняла вдруг, что сейчас не сможет его переубедить. И сказала совсем другое:
— Витя, это же наш сын… Ты подумай только, армия — это ведь такой ужас! Говорят, там бьют, голодом морят, про это и в газетах пишут, и по телевизору показывают. Толик — домашний мальчик, он не выдержит… Я так боюсь за него!
Она чувствовала, как в голосе звенят слезы, но ничего не могла с собой поделать. Толик — это последнее, что у нее осталось, и ради него она будет бороться до конца, даже если придется унижаться перед бывшим мужем.
Но Виктор не стал слушать дальше. Он аккуратно сложил в чемодан кашемировый свитер (Ирина вспомнила некстати, что всего пару месяцев назад сама покупала его!) и сказал как отрезал:
— Другие служат, а он чем лучше?
Теперь ей стало ясно окончательно, что помощи от него ждать не придется. А главное — ему совершенно все равно, что станет с Толиком, лишь бы не досаждал, не требовал ничего и не мешал строить новую жизнь с этой самой Олей.
Ирина уже не чувствовала обиды за себя, но такое равнодушие к сыну казалось совершенно чудовищным. «Как я вообще могла жить с этим человеком?» — думала она. Столько лет засыпать и просыпаться в одной постели, есть за одним столом, разговаривать — и не знать, совсем не знать, какой он на самом деле! Вот уж точно кем-то сказано — чтобы узнать мужчину по-настоящему, с ним надо развестись.
Сейчас ей хотелось только одного — чтобы он ушел поскорее. Все время, пока муж ходил по квартире, собирая свои вещи, спрашивал у нее, куда подевался синий костюм и где висит белая рубашка, она сидела, уронив руки на колени и уставившись в одну точку, совершенно безучастная ко всему происходящему. Некая часть ее существа, привыкшая заботиться о близких (про себя Ирина окрестила ее «наседкой»), готова была заставить ее встать, показать, где что лежит, помочь собраться… Но другая, новая Ирина не позволила ей этого сделать. Просто ждала, пока все кончится.
Когда за Виктором захлопнулась дверь, Ирина встала, аккуратно подобрала брошенную на пол книгу, разгладила загнувшийся уголок бумажной обложки и бережно поставила ее на полку.
Она прошлась по опустевшей квартире, закрыла створку шкафа, подобрала с пола оброненный Виктором носок… Повертела его в руках, хотела было по привычке отправить в корзину для белья, но вдруг отчетливо поняла — незачем. Все равно хозяин больше не придет, не будет по утрам собираться на работу, повязывать галстук перед зеркалом, разыскивать в шкафу эти самые носки, ворчать, что все, как всегда, лежит не на месте… И она сама больше не будет метаться вокруг, как испуганная курица, подавать, завязывать, одергивать, оглаживать…
Эта часть ее жизни кончилась, кончилась бесповоротно.
Злополучный носок полетел в мусорное ведро. Ирина даже сама себе удивилась — плакать ей вовсе не хотелось. В душе не было ни горя, ни отчаяния, ни даже обиды… Только пустота и какое-то странное облегчение, как у человека после тяжелой операции, когда становится ясно, что он будет жить. Пусть больно, пусть предстоит долгий период выздоровления, зато — самое страшное уже позади!
— Привет, мать! — раздался из прихожей веселый голос Толика, — у меня такие новости — закачаешься!
— Ну, рассказывай…
— Представляешь, я в институт поступил! Сам! Только что списки видел!
— Правда? — Ирина всплеснула руками. — Ну ты у меня молодец! Когда же ты успел только? А я думала, экзамены в августе…
— А я нарочно документы в два института подал. Подстраховаться хотел. Даже вам с отцом не сказал ничего, думал, если выгорит — будет сюрприз… Вот и выгорело! Теперь в МИФИ учиться буду! Там знаешь, база какая? Ребят еще с третьего курса на хорошую работу берут!
— Молодец, сынок! Ты даже не представляешь, какой ты молодец…
Прямо камень с души свалился! По крайней мере, одной проблемой меньше будет.
— Мам, а пожрать есть чего дома? Я голодный как черт!
— Да, конечно!
Ирина радостно метнулась на кухню. И вот уже шипит на сковородке лук, жарится мясо, распространяя на всю квартиру райские ароматы… Она даже успела быстренько замесить пирог-шарлотку и поставить в духовку! Потом они долго сидели за столом, и сын рассказывал про экзамены, про то, как досталась сложная задача, про какого-то Кузю, с которым успел подружиться, а Ирина слушала, ахала и кивала…
— Да, мам… А отец когда придет?
Ирина опустила глаза. Вот этого вопроса она боялась больше всего. Толик был так счастлив, так горд собой, жестоко было бы отравлять его радость… Но и врать тоже нельзя! Не говорить же ему, что папа улетел в космос или отправился в полярную экспедицию?
— Понимаешь, сынок… Мы с папой решили какое-то время пожить отдельно.
Она очень волновалась и чувствовала, как дрожит голос. Ведь читала же книги по детской психологии, а потому знала, что подростку о предстоящем разводе родителей надо сообщить как можно тактичнее, дать понять, что папа и мама по-прежнему любят его…