«Теория заговора». Историко-философский очерк
Шрифт:
Возвращаясь к анализу позиций Иванова-Разумника, обратим внимание на то, что понятие «мещанство», хотя первоначально и соотносится с этической сферой, в итоге приобретает выраженное политическое звучание. Мещанство, с одной стороны, отражает настроения наиболее «реакционной» части русского общества, отвергающей прогрессивные устремления интеллигенции. С другой стороны, мещанство трактуется расширительно, как российское государство, с присущими ему традициями и социально-культурными институтами. «Передовой отряд» русского общества включает в себя различные фигуры и сообщества, в той или иной форме вступавшие в конфликт с социальной системой: от масонов, декабристов, демократов сороковых годов до народовольцев и эсеров. «Начиная с Новикова и Радищева, беспрерывно шла борьба русской интеллигенции с Левиафаном государственности, а несколько позднее — и с Молохом общественности» {462} , — пишет Иванов-Разумник. Нетрудно заметить, что тем самым интеллигенция именно как социальная группа приобретает
Без особых натяжек можно говорить об имманентном присутствии в обозначенной критиком позиции некоторых черт конспирологического мышления. «Левиафаном», как мы знаем, в социально-философской мысли, начиная с Т. Гоббса, называют государство, со всеми его сложившимися институтами. Именно сила государства, включая его репрессивный аппарат, противопоставляется ситуации «войны всех против всех», что позволяет преодолеть хаос разнонаправленных частных интересов. Вводя обозначенную параллель, Иванов-Разумник фактически рассматривает интеллигенцию как группу, перманентно противопоставляющую себя обществу-государству, ставящую своей целью его уничтожение. В этом контексте «прогрессивный» русский критик фактически солидаризируется с «реакционной» позицией русских конспирологов. Естественно, что перед нами не частная позиция Иванова-Разумника, но обобщающее отражение мировоззрения интеллигенции, в целом принимающей и разделяющей подобную установку. Отметим и ещё один момент, связывающий социально-онтологическое пространство русской интеллигенции с конспирологическим мышлением. Речь идёт о своеобразном «культе жертвенности» как некотором маркере, выполняющем функцию инициации. Субъект приобретает статус «интеллигента», приобщаясь к реальному индивидуальному страданию или открывая для себя ущербность, несправедливость, «неправильность» социального мира и законов его бытия. Близкую картину мы наблюдаем и в конспирологии. Обнаружение скрытых механизмов социальных процессов является для сторонника «теории заговора» не просто гносеологическим актом, но причиной кардинального изменения его жизненного пути, приводит к своего рода «выпадению» из системы устоявшихся социальных связей, личных отношений.
Характерно в этой связи то, что именно А. С. Пушкин видится многим конспирологам как фигура, определяющая как контекстуальность, так и сущностную сторону русской «теории заговора». Лаконично сформулировал названную точку зрения тот же В. Ф. Иванов: «Масонство долгие годы гнало поэта, оно оклеветало его, заставило перенести нечеловеческие муки, оно же организовало предательское убийство и рукой подосланного из своей среды убийцы отняло у русского народа его вождя» {463} . Последние слова весьма важны для нас: отечественные конспирологи не только видят в Пушкине гениального поэта, но придают его личности социально-историческое измерение. Его трагическая гибель не только катастрофа для русской литературы, под ударом оказывается само русское общество. Подобная трактовка не утрачивает актуальности и поныне, причём находит поддержку не только среди сторонников «теории заговора». Обратимся в качестве примера к мнению известного современного философа Ф. Гиренка, который формально не является конспирологическим автором. Размышляя о путях развития русской литературы, он делает следующее замечание: «В России не всегда были партии. Раньше их заменяли масонские ложи. Их знаки и сегодня можно встретить везде, даже в Кремле и Донском монастыре. Кругом циркули, мастерки и глаза, вписанные в треугольник» {464} . Далее масонская тема соединяется с биографией поэта: «В окружении Пушкина, пожалуй, только Арина Родионовна не была членом тайного сообщества. Отец — масон. Дядя — масон. Друзья-декабристы — масоны. Хромой Тургенев, как и его брат, — тоже масоны» {465} . Философ не просто констатирует большое количество масонов непосредственно вокруг поэта. «Масонское окружение» Пушкина детерминирует конфликт, начавшийся как мировоззренческий, а впоследствии развившийся в политическое столкновение. Поэту противопоставляется друг его юности — П. Я. Чаадаев. Особо отмечается, что автор «Философических писем» состоял в близком родстве с М. М. Щербатовым — известным русским историком и писателем. Принадлежа к масонству екатерининской эпохи, Щербатов в своём романе «Путешествие в землю Офирскую» описывает некое идеальное государство, принципы устройства которого явно соотносятся с масонскими идеалами.
Сам Чаадаев, будучи, таким образом, «потомственным масоном», обрушивается с критикой на православие, считая его причиной отторжения Россией европейского пути развития, связанного с католицизмом. Для Пушкина подобный взгляд на русскую культуру и историю оказывается неприемлемым. Его мировоззрение и политические установки всё более смещаются к пониманию империи как единственно возможной форме бытования русского общества. Из внутренней, личностной убеждённости складывается выраженная политическая позиция: «Пушкин написал “Клеветникам России” на взятие Варшавы русскими войсками. Масоны всполошились, заёрзали как пауки в банке, проведя заседания своих лож, подготовив реакцию общественного мнения» {466} . Тем самым конфликт поэта со своим окружением перерастает рамки субъективности и, по сути, становится определяющим в столкновении России с западным миром.
Итак, в качестве предварительного итога, мы можем говорить о значимом отличии отечественных конспирологических построений от западных образцов. Сущность подобного отличия заключается в культуроцентричности русской «теории заговора». Здесь куда больше внимания уделяется не социально-политической стороне деятельности тайных обществ, а их влиянию на этическую и культурную сферы русского общества. Обратим внимание, что, например, во французской конспирологической традиции отсутствует интерес к тому же А. Шенье. Отсутствует, хотя его судьба более чем соответствует парадигме «теории заговора» с её культом «невинной жертвы», гибель которой может быть адекватно воспринята и интерпретирована лишь в контексте «скрытой истории».
Пушкин, как известно, «ответственный за всё в России», интересен нам в несколько ином контексте. Гениально выразивший и прочувствовавший русский национальный тип мышления, поэт не раз обращался в своём творчестве к осознанию возможности взаимопостижения России и Запада. Для нас особенно интересно здесь его стихотворение «Не дорого ценю я громкие права», в котором дано поэтически очень точное выражение этой проблемы. Процитируем первую половину стихотворения:
Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура, Всё это, видите ль, слова, слова, слова, Иные, лучшие, мне дороги права…Пушкинскому осознанию проблемы, как мы видим, чужда одномерность толкования. Он далёк от плоского антилиберализма. Его привлекают более глубокие пласты, в каком-то смысле — архетипы, различающие Россию и Европу. Различие это, как подчёркивает поэт, имеет отношение к вербально-бессознательному уровню, тому уровню, что формирует аксиологическую сферу. Мы видим не неприятие либеральных норм и ценностей (свобода слова, печати и т. д.), а отказ воспринимать их в качестве ценностей как таковых.Последующая история России подтвердила правоту пушкинских слов. Общественные силы, позиционирующие себя либеральными, провозглашая примат соответствующих либеральных ценностей, реально демонстрируют не только пренебрежение к самим либеральным институтам, но откровенный тоталитаризм мышления.
С этой точки зрения нам представляются крайне любопытными мемуарно-исторические очерки «Охрана и антисемитизм в дореволюционной России» А. И. Спиридовича {467} — жандармского генерала, непосредственно связанного с окружением Николая II в период между двумя русскими революциями. Говоря о непростой политической ситуации, сложившейся в то время, автор особо подчёркивает достаточно спокойное отношение последнего русского царя к конспирологическим схемам как таковым. Признавая возможность и реальность практического объяснения при помощи элементов политического заговора конкретных социально-исторических событий, Николай II, как и его двор, всё же не принимали «теорию заговора» в качестве парадигмы социально-исторического мышления и не пытались её использовать для манипуляции общественным сознанием.
Здесь следует обратить внимание и на то, что «Протоколы сионских мудрецов», хотя и были изданы в канун первой русской революции, остались практически невостребованными даже в идеологических построениях крайне правых. Подлинная известность к ним пришла уже после революционных событий 1917 года. Парадоксальна, но в то же время закономерна и объяснима с позиций нашего подхода география распространения «Протоколов сионских мудрецов»: Германия, Франция, Великобритания, США. Все эти страны, кроме Германии, являясь победителями в Первой мировой войне, не должны были испытывать чувство социального дискомфорта, выраженное в поиске внешних и внутренних врагов, о чём нам говорят представители неофрейдистского подхода. Здесь уже вступает в силу закон компенсаторности,центральным содержанием которого выступает уже не объяснение отдельных, хотя и ярких, эпизодов исторического потока, но формирование целостного представления о социокультурной динамике, заданной «теорией заговора».
За несколько лет до начала Первой мировой войны вопросами, связанными с «теорией заговора», помимо любителей конспирологов, начинают заниматься профессионалы. Генерал-лейтенантом П. Г. Курловым — командиром Отдельного корпуса жандармов было организовано комплексное изучение масонства. Непосредственно сбором материала занимался подполковник Г. Г. Мец. Изучение масонского вопроса вдохновило Меца на написание «Краткого исторического очерка происхождения масонства». Объёмное сочинение «жандармского знатока масонства» (определение П. Е. Щеголева), несмотря на его название, большей частью посвящено подробному пересказу масонских ритуалов, символики, степеней посвящения, различий между ложами. Даётся подробное описание 33 степеней «старошотландского» посвящения.