«Теория заговора». Историко-философский очерк

Хлебников М. В.

В этой ситуации конспирологические настроения получают объективное усиление и развитие не только среди монархической части русской эмиграции — непосредственных участников и очевидцев драматического поворота русской истории. Достаточно показательны в этом отношении слова известного русского эмигранта, философа и богослова Г. В. Флоровского: «Со стороны, с точки зрения публичного права октябрьская революция была только взрывом бунтарских, анархических тенденций и сил, сосредоточенных и руководимых заблудшей и преступной волей отдельных лиц. Охарактеризованное выше понимание исторической динамики сказалось в этой оценке тем, что большевистский переворот был всецело отнесён за счёт и ответственность его руководителей, которые будто бы его “сделали”, осуществили напряжением личной воли» ^{495} . «Сделанность» трактовалась как искусственное прерывание органического хода развития русского общества. В этом сходились представители как правого спектра эмиграции, так и умеренно левые, для которых октябрьская революция стала результатом предательства идеи социализма большевиками. Большой интерес в этом отношении представляют дневники видного деятеля монархического лагеря Ф. В. Винберга. В конце 1917

года он арестовывается по обвинению в принадлежности к контрреволюционному заговору под руководством небезызвестного В. Ф. Пуришкевича. Вместе с ним в заключении оказываются многие известные политики, промышленники, военные, представляющие различные партии и движения (от уже цитируемого С. П. Белецкого до В. Л. Бурцева) [22] . Все они, конечно, невольно становятся участниками своего рода «дискуссионного клуба», на площадке которого обсуждались различные вопросы. Но главным «нервом» дискуссии, безусловно, было обсуждение причин крушения самодержавия и последовавшего распада российской государственности. В дневнике Винберга отражаются как сами дискуссии, так и изменения в индивидуальном сознании автора, который исследует различные варианты ответа на поставленный вопрос: «Пережитые нами политические коллизии, катастрофы и пертурбации действуют, очевидно, под влиянием многих факторов, и взаимодействие их всех целиком трудно уловить и обнять в ясном своём понимании. Я двигаюсь ощупью, до истины добираюсь индуктивно, пользуясь крупицами знаний, которыми владею» ^{496} . Предлагается несколько версий: от признания «негосударственного» характера русского народа, склонного к асоциальности и анархизму, до теологического ответа, связанного с признанием особой жертвенной миссии России. Но в «сухом остатке» размышлений Винберга остаётся всё же конспирологическое объяснение социальной катастрофы: «Я думаю, что громадное влияние, которое имело всемирное масонство на подготовку, возникновение, развитие и ускорение нашей революции, является в наше время для каждого ясным, и не найдётся ни одного, хотя бы предубеждённого, образованного и компетентного в этом вопросе человека, который бы это влияние стал отрицать» ^{497} . Но за подрывной деятельностью масонства, по мнению автора, стоит подлинный вдохновитель разрушения России — мировой иудаизм, который столетиями разрабатывал тайные планы по порабощению христианской цивилизации. Винберг особо подчёркивает отсутствие у него априорной предубеждённости, неприязни в отношении евреев: «Что до меня касается, я никогда и близко ни к одному из погромов не стоял, а чувства мои к евреям были сами обыкновенные, общечеловеческие и, во всяком случае, человечные; до революции я совсем не был юдофобом» ^{498} .

22

Парадоксально, но и, безусловно, закономерно, что только в условиях личной несвободы представители столь противоположных политических и социальных сил России были вынуждены услышать друг друга и, по свидетельству того же Винберга, в итоге найти точки соприкосновения.

В связи с последним замечанием позволим себе небольшое отступление от анализа дневников Винберга и отметим, что подобную трансформацию взглядов можно зафиксировать, как уже нами отмечалось, даже в либерально ориентированной части русского общества. Адекватным примером тому служит позиция известного русского поэта и прозаика Ф. К. Сологуба. В предреволюционные годы писатель полностью отождествлял свою политическую позицию с либеральными установками. Касалось это и «еврейского вопроса». Так, он был одним из инициаторов создания «Русского общества по изучению еврейской жизни» (1914 г.), вместе с Л. Андреевым и М. Горьким был избран в бюро общества, участвовал в качестве редактора и автора в сборнике «Щит» (1915 г.), содержащего публикации, защищающие российских евреев [23] . Но ситуация кардинально меняется под воздействием событий 1917 года, ярким подтверждением чему служит следующее стихотворение Сологуба:

23

Во многом актуальность, необходимость «щита» определялась многочисленными в «правой» прессе обвинениями евреев в сотрудничестве с немцами: от шпионажа до актов саботажа.

Ещё гудят колокола, Надеждой светлой в сердце вея, Но смолкнет медная хвала По слову наглого еврея. Жидам противен этот звон, — Он больно им колотит уши, И навевает страхи он В трусливые и злые души. Иная кровь, иной закон. Кто примирит меня, арийца, С пришельцем из других сторон? Кто смоет имя: кровопийца? Но будет день, — колокола, Сливаясь в радостном трезвоне, Нам возвестят: Русь ожила. Опять в блистающей короне ^{499} .

Стихотворение примечательно двумя важными моментами. Во-первых, оно свидетельствует, как, впрочем, и позиция Винберга, о реактивном характере проявления конспирологических настроений. Реактивность обусловлена резким переходом не только от одной формы государственности к другой, но и трансформациями в наглядно-эмпирической социальной действительности. Кардинальное изменение социально-политического статуса евреев, большое число их в новых органах власти — в совокупности порождают всплеск антисемитских настроений. Во-вторых, перед нами образец расовой конспирологии, представленный в лаконичной, стихотворной форме, но от этого не менее явный. Указание на соотнесённости «крови» (раса) и «закона» (этико-политическая сторона), использование характерного символа «ариец» зримо подтверждают это. Показательно, что само стихотворение написано в 1924 году, спустя шесть лет после постановления СНК, запрещающего набатный звон, что говорит об устойчивости возникших конспирологических настроений, которые не растворились под влиянием относительной либерализации советской власти тех лет.

Возвращаясь к дневнику Винберга, отметим важный момент, близкий нашим концептуальным выводам по поводу бытования конспирологии в России начала XX века. Речь идёт о конспирологической интерпретации такого явления русской жизни и культуры, как интеллигенция. Винберг приходит к пониманию двоякой роли интеллигенции в крушении русской государственности. С одной стороны, она сама является жертвой жидомасонского заговора: «В развращении русского народа, в разрушении русской государственности, в порабощении нашей интеллигенции беспочвенной фразеологией, во всём виновато жидомасонство» ^{500} . С другойстороны, именно в среде интеллигенции первоначально возникает и стремительно развивается фермент национального разложения, постоянное стремление к дискредитации национальных, религиозных, культурных и нравственных основ русской жизни. Автор дневника делает примечательную запись: «Параллельно шло и просвещение в желательном духе русской интеллигенции. Кто из людей, знакомых с тайной работой нашего заклятого врага, следил как за литературой последних десятилетий, так и за общественной жизнью того же периода, должен был сильно беспокоиться, узнавая следы влияния жидомасонства и с негодованием понимая гнусную цель этого влияния — стремление развратить христианское общество, убивая уважение ко всему достойному уважения и осмеивая всё священное» ^{501} .

Винберг достаточно точно воспроизводит сложившийся социокультурный тренд отечественной конспирологии, в контексте которого интеллигенция трактуется как одно из проявлений деятельности «тайных обществ». Как мы видим, автор приходит к практически полному отождествлению интеллигенции с жидомасонством, видя в первой внешнее, но оттого не менее сильное и опасное проявление деструктивной деятельности второго начала. В завершение анализа дневника Винберга отметим возрастание его интереса к практической стороне конспирологии. Обвинённый в участии в монархическом заговоре, которого в реальности не существовало, что было доказано в ходе судебного процесса, он, как это ни странно на первый взгляд, приходит к выводу о возможности использования тактики заговора в реальной борьбе с большевизмом. Но подлинный подъём русской конспирологии происходит всё же несколько позже, а именно после окончания гражданской войны.

Подобное усиление позиций «теории заговора» проявлялось в двух планах. С одной стороны, возникает желание использовать потенциал «теории заговора», но уже в борьбе с большевиками. Внешняя лёгкость крушения монархии, а затем и государства, интерпретируемая с конспирологических позиций, толкает политически активный слой эмиграции на практическое применение «теории заговора». Зачастую обращение к заговорщицкой тактике далёких от подобного рода деятельности лиц, имеющих абстрактно-книжное представление о природе, специфике функционирования «тайных обществ», приводит к трагикомическим последствиям.

Так, известный русский философ И. А. Ильин, при всей «правизне» декларируемых им политических взглядов, внешне весьма скептически относился к конспирологическим построениям. Следует заметить, что «правый поворот» философа происходит лишь в годы эмиграции, до этого он был весьма близок к кругам либеральной интеллигенции, для которой «теория заговора» однозначно отождествлялась с «реакцией» и «мракобесием». Поэтому известная двойственность идеологической позиции даёт о себе знать и в постреволюционный период. Не случайно, давая негативную характеристику Н. Е. Маркову, своему оппоненту и противнику в монархическом лагере, Ильин особо подчеркивает его «юдофобство» и «масонофобство». Но в то же время, говоря о «Протоколах сионских мудрецов», философ признаёт, с известными оговорками, их подлинность. «Какой-то резолютивный документ революционного злоумышления, может быть, и лежит в основе всего. Это документ концентрированного умаи чудовищно-злой воли» ^{502} .

Последующая эволюция приводит Ильина к мысли о необходимости обращения к «конспирации» в борьбе с советской властью. Обращают на себя внимание отчётливые черты «теории заговора» в этом понятии. «Слово “конспирация” означает заговор. Искусство конспирации состоит в умении проводить заговоры “тайно” и доводить их до успешного конца» ^{503} . Подчёркивается, что эффективность действий разведывательных органов СССР против русской эмиграции основывается как раз на использовании конспирологических методов. «В наше время, в эпоху изощрённых физических и психических пыток, применения нового оружия подкожных и интравенозных впрыскиваний, а также гипноза, конспиративная работа требует особой подготовки, особой школы и сильной воли» ^{504} . Философ, учитывая значение «впрыскиваний» и «гипноза», пытается сформулировать основные принципы подобного противоборства, создавая своего рода методологическое руководство для заговорщика. Часть представленных советов отвечает критериям «здравого рассудка», хотя и не несёт в себе ничего принципиально нового. «Во всякой организации необходима известная постепенностьоказываемого доверия, как бы лестница приобщения. Малознаемому человеку поручают сначала только ясные, маленькие и безвредные дела; и притом всегда с последующей проверкой. В лишнее же не посвящают никогда никого» ^{505} .

К числу основных качеств успешного заговорщика Ильин относит следующие: искусство маскировки, умение хранить тайну и умение распознавать людей. Даются следующие практические советы: «Тот, кто конспирирует, не должен экспонироваться, т. е. открыто фигурировать, рекламировать свою работу в газетах, опубликовывать своё имя, болтать о своей работе» ^{506} . В деле распознавания людей особо рекомендуется обращать внимание на глаза. «Глаза откровенного человека смотрят совсем иначе, чем глаза скрытного. Кто не уловит хитрости и злобы в глазах Ленина? Кто не уловит беспредельной самоуверенности и тупой жестокости в глазах Джугашвили?» ^{507} Особый изыск челоковедческим построениям Ильина придают рекомендации использовать хирологию, которая аттестуется как «научное изучение руки», необходимое в священной борьбе с большевизмом.