Теперь ты меня видишь
Шрифт:
Все, пат. Джосбери посмотрел на меня. Встал. Я попятилась и чуть не шмякнулась прямо в камин. «О нет. Только не он. Кто угодно, только…»
— Ты хочешь сказать, что сможешь уснуть в однойкомнате со мной? — еле слышно спросил он.
Я запретила себе даже думать об этом. Нет! Я помотала головой.
Джосбери смерил меня долгим взглядом, потом посмотрел на часы и достал мобильный.
— Так я и думал, — сказал он.
Четверть часа спустя на моем диване уже сидела, закутавшись в
33
В морге при больнице Святого Томаса тихо играла классическая музыка. Помещение было оборудовано по последнему слову техники, но что-то выдавало его вневременную природу: то ли избыток сверкающей стали, то ли аккуратно расставленные по полкам пробирки и мензурки. Несмотря на свое мрачное предназначение, морг странным образом умиротворял. А нам всем не помешало бы немного умиротворения, если учесть, на что мы пришли полюбоваться.
Патологоанатом, некий доктор Майк Кейтс, оторвался от рабочего стола.
— Мне вам пока что сказать особо нечего, — признался он. — Обычно материала все-таки дают побольше.
Помимо Кейтса и его лаборанта, парнишки лет двадцати, не старше, в прозекторской находились четверо полицейских: Дана Таллок, Нил Андерсон, Пит Стеннинг и я. Для нас со Стеннингом (он сознался мне по дороге) это было первое вскрытие. Для Андерсона и Таллок — вряд ли, но нервничали они не меньше нашего. Немудрено. Крохотный кусочек человеческой плоти, лежавший посредине стального стола, имел какой-то даже непристойный вид.
Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на музыке. Не то чтобы я была завзятой меломанкой — классику я вообще практически не слушаю, — но нежная точность этих нот и чистота созвучий оказывали на меня целительное воздействие.
Кейтсу было далеко за сорок. Высокий, грудь колесом, седой и голубоглазый. На левом безымянном пальце, под резиновой перчаткой, темнел пластырь: прикрывал обручальное кольцо.
Подавшись вперед, он подергал верхний угол этого… скажем так, образца.
— Ткань точно человеческая, — сказал он. — Смотрите, вот фаллопиевы трубы. — Он указывал на какие-то серые, с металлическим отливом, горошины. — Это зажимы Филши. До такого уровня еще не эволюционировали даже шимпанзе. Женщину стерилизовали. Еще могу сказать, что ткани довольно свежие.
Пианист сыграл несколько нот, таких чистых и ясных, отделяя каждую долгой паузой.
— Насколько свежие?
— Ну, совсем недавно вырезали. Мы сейчас проверяем наличие бальзамирующих растворов, но, если честно, формалин мы бы сразу унюхали. Ткани только начали разлагаться. По моим оценкам, прошло не более суток. Свежачок, так сказать.
Темп нарастал, музыка становилась все громче, и я представила пальцы пианиста, порхающие по клавишам. Надеюсь, Кейтс больше не будет употреблять слово «свежие» и его производные.
— Что вы можете сказать
— Это была взрослая женщина. Судя по размеру, как минимум один раз была беременна. И беременность продолжалась не менее двадцати четырех недель. — Он отошел от стола и устало потянулся. — Во время беременности матка увеличивается по мере созревания плода, а потом крайне редко сжимается до прежних габаритов. Разве что после климакса. Так что женщина точно не пожилая. А еще — рожавшая.
Он пригласил нас подойти поближе и повернул лампу так, чтобы свет падал прямо на орган.
— Сейчас вы видите перед собой шейку матки, — сказал он, указывая пальцем. — Вот эта дырочка — это внешний зев. Так сказать, лаз для младенца. Видите такой как бы разрезик и легкое искривление?
Это просто лабораторная на уроке биологии, твердила я себе. Я на тех лабораторных держалась молодцом.
— И что это значит? — спросила Таллок.
— До родов зев имеет аккуратную круглую форму. Получается, что женщина точно рожала. Без кесарева.
На шее у Таллок явственно проступили вены, которых я прежде не замечала. И губы она сжала крепче обычного.
— А точнее указать возраст не сможете?
— Давайте ее вскроем. Не возражаете?
Кейтс взял скальпель, как будто подгадав под внезапное оживление в фортепианной пьесе. Два пальца упорно колотили по одним и тем же клавишам. Я отвернулась, когда он делал надрез. Таллок даже не поморщилась.
— Имеются, конечно, фиброзные образования, не без того, но маленькие, от них матка бы не искривилась. Два-три уже затвердели, а это происходит обычно в зрелом возрасте.
Я встретилась взглядом со Стеннингом. Он невесело мне ухмыльнулся.
— Я перед вашим приездом сделал пару надрезов на сосудах, — сказал Кейтс. Он отошел от стола и включил микроскоп. — Подождите секундочку.
Мы подождали. Когда он настроил фокус, экран, к которому от микроскопа тянулись провода, зажегся — и мы увидели непонятный коллаж из розового, черного и желтого.
— Смотрите, — сказал Кейтс, щелкая пальцем по монитору. — Сейчас вы видите сегмент маточной артерии с ранними симптомами атеросклероза — главным образом наблюдается утолщение артериальной стенки. Это естественный ход вещей, хотя курение и неправильное питание могут его ускорить. Стерилизация, по-видимому, тоже была осуществлена достаточно давно. По моим оценкам, этой женщине было от тридцати пяти до пятидесяти пяти лет.
— А разве не… — начала Таллок, но тут же осеклась. — Нам разве… Она точно мертва?
Андерсон, стоявший рядом со мной, шумно втянул воздух. Мне и в голову не приходило, что эта женщина могла до сих пор… Господи Боже!
— Я не знаю, — ответил патологоанатом. — Гистерэктомия остается одной из самых популярных плановых операций в стране. Но если рядом не было врача, то женщина потеряла очень много крови, пережила нечеловеческую боль и, скорее всего, заработала инфекцию.
Мне с каждой секундой становилось все сложнее убедить себя, что это лишь лабораторная на уроке биологии.