Теплая Птица
Шрифт:
Букашка подошла к темному пролому в стене. Я догадался, что раньше это была шахта лифта, курсирующего от первого Кремля, общеизвестного, ко второму, тайному, подземному. Что скажешь, вымысла бывшим не занимать…
— Все к учителю. Учитель зовет!
Глухое эхо потащило слова сквозь землю наверх.
— Букашка, — поморщился Христо. — Я же просил…
Марина присела в кресло напротив. Одета в серый комбинезон, белая шапочка надвинута на лоб, рыжие пряди волос разметались по плечам. Сцепив пальцы у подбородка, я исподлобья посмотрел
— Все в сборе, — удовлетворенно сказал Христо. — Познакомься, Андрей. Это Снегирь.
Над столом приподнялся широкоплечий краснолицый детина с окладистой бородой.
— Кисть потерял по пьяной лавочке.
— Спасибо за пояснение, Христо, — пробасил Снегирь и салютовал мне обрубком правой руки.
— Вовочка.
Мне улыбнулся щербатым ртом старичок с подвижными глазами. Морщинистое личико его обрамляли седые, похожие на паутину, волоски, каким-то чудом держащиеся на висках. Макушка Вовочки была блестящая и ровная, как яйцо, окунутое в масло, и в ней отражалось пламя костра.
— С Киркоровым и Букашкой ты уже знаком. Ну и с Мариной, конечно.
— Кто вы такие? — спросил я, обращаясь к Христо.
— В первую очередь, мы просто люди, — ответил тот, задумчиво глядя на огонь. — Во вторую, — мы возрожденцы.
— Возрожденцы?
— Да.
— Что это значит?
— Андрей, это трудно, почти невозможно объяснить тому, кто не знает всполохов.
— Он знает, — произнесла Марина.
— Да, — кивнул Христо. — И потому ты здесь, Андрей. Марина, кажется, уже говорила с тобой на эту тему?
— Нет, — соврал я, с удовольствием увидев, как лицо девушки краснеет.
— Ну что ж, — спокойно продолжил Христо. — Тогда я скажу тебе. Мы все видим всполохи, тот, кто утверждает, что не видит их, — лжет. Это проблески истины, отголоски прошедшей грозы. День Гнева одолел человека, однако ему не удалось до конца истребить память. Память бессмертна, как бы кому-то не хотелось обратного.
— Мне хотелось бы.
— Понимаю, Андрей. Я сам поначалу боялся всполохов, и не желал быть тем, чей образ предлагала мне память. Христо Ивайловым, сыном советника болгарского посольства, избалованным мальчиком, больше всего в жизни любящим ночные клубы, девочек и таблетки экстази. Или вот, Вовочка… Всполохи больше всех донимают его. В мире бывших он был важной шишкой, настолько важной, что мог бы предотвратить День Гнева. Во всяком случае, ему так кажется. Я прав, Вовочка?
— Прав, — отозвался старик. — Страх помешал мне…
— Ну, не расстраивайся, — мягко сказал Христо.
— А я не хотел быть Олегом Снегиревым, — произнес Снегирь. — Коррумпированным полицейским, за взятку пропустившим на футбольный матч женщину, оказавшуюся террористкой.
— Вот именно, — кивнул Христо. — А Киркоров не хотел петь глупые песни и носить блестящие одежды.
— Упаси Бог, — ужаснулся Киркоров.
— Букашка не желала быть Ольгой Букашиной, секретарем приемной комиссии, а Марина…
— Нет, Христо.
Марина резко выпрямилась, глядя на учителя вспыхнувшими глазами.
— Хорошо, — спохватился Христо. — Так вот…
— Если вы так страшитесь прошлого, — перебил я, посмотрев на Марину, — то какого же дьявола вы намерены возрождать?
Лицо Христо просияло:
— Ты не ошиблась, Марина. Похоже, он как раз тот, кто нам нужен.
Можно подумать, что вы нужны мне.
— Мы намерены возродить человека, Андрей. Не мир, в котором он жил, ибо тот мир был ужасен. Мир похоти и злобы, мир тела, бесконечной погони за комфортом и совершенного забвения души. День Гнева был неизбежен и необходим, как дождь в снедаемом зноем городе. Но человек не заслужил столь глубокого падения. Человек, при наличии воды, умывается так же легко, как пачкается. Мы хотим дать человеку воду и построить новый мир с умытым человеком.
Тихий голос Христо сливался с шумом костра. Мне казалось, что со мной говорит ожившее пламя.
— Новый чистый человек построит мир света. Мир без политики, денег, религии, без всего того, что повлекло либо могло повлечь День Гнева.
Я расскажу тебе небольшую историю, Андрей.
В мире бывших была война — одна из бесконечной вереницы. Осажденный город медленно умирал, но в нем боролась за жизнь хрупкая девушка. Ее соседи по лестничной клетке погибли от бомбежек, холода и голода, и ей казалось, что она совершенно одна в огромном доме. Пережить один день — это была цель, сопоставимая с полетом на Марс.
У девушки осталось всего одно полено, прочное и красивое с виду: кора ровная, жесткая, древесина янтарная, обещающая тепло. Но когда, собрав остатки сил, девушка ударила по нему топором, полено разлетелось на мягкие ошметки, так как было оно совершенно трухлявое.
Девушка легла в холодную постель и стала ждать смерть, как вдруг до нее донесся детский плач. Ей показалось, что она ослышалась. Но плач повторился. Где-то наверху плакал ребенок.
И она встала и пошла, несмотря на боль и отчаяние.
В квартире на верхней площадке была настежь открыта дверь и на пороге, вытянувшись, лежала мертвая женщина. Почувствовав приближение смерти, эта женщина пыталась позвать кого-то, давно умершего, но ей не хватило сил.
Перешагнув через мертвую, девушка вошла в квартиру и увидела стоящую на кровати девочку.
— Мама, — прошептала та, дрожа от холода.
— Мама, — отозвалась девушка. — Но почему ты стоишь? Чтобы согреться, нужно лечь, накрыться с головой одеялом…
Но девочка продолжала стоять. Тогда девушка подошла к ней, обняла, стала согревать собственным дыханием. Накрывшись одеялом и старой шинелью, крепко прижавшись друг к другу, они смогли пережить ту страшную ночь.
Христо умолк. Языки костра бросали на стены причудливые тени. Я вдруг вспомнил стопку журналов, найденную на чердаке школьником Островцевым. Среди прочих там был журнал «Огонек», а в нем, — репродукции картин. И в память школьнику Островцеву, а значит и в мою, больше других запала «Тайная вечеря». Сын Божий — в окружении учеников, уже знающий о собственной судьбе, и о том, кто предаст Его.
— Христо, но что с ними случилось потом?
Голос Букашки дрожал.
— Я не знаю, Бука.