Тепло отгоревших костров
Шрифт:
До сих пор не понимаю, почему я тогда подвинул ему котелок. Может быть, необычность просьбы поразила и побудила меня к тому, а может быть, желание поскорее избавиться от этого человека. Я подал ему разливную ложку и сказал:
— Наливай.
— Ну вот и лады,— снова икнул он.— Меня зовут Парфенычем, я тута на рыбной базе управляюсь, так что в случае чего... Я завсегда уважу... Ко мне генералы ездют... Мы тута власть держим...
Он черпал ложкой из котелка в ведро, стараясь захватить погуще. Из трех уток—две перебросил к себе, и даже мимолетного колебания не мелькнуло при этом на его лице.
Первым очнулся Димка. Ни слова не говоря, он запустил в ведро руку, выловил оттуда уток, положил их обратно в котелок и закрыл его крышкой.
— Так будет справедливей.
Налим сделал вид, что ничего не произошло.
— Ну вот и лады,—сказал он, поднимаясь.—А ишо мне велено передать, к-хы, к-хы, что завтра мы едем на шибко важное задание, и потому позаимствуем у вас одну лодку... По закону... Потом возвернем...
От такой наглости у меня перехватило голос.
— Эй! Погоди,— крикнул Димка шагнувшему за палатку сторожу.— Я передумал!
Тот вышел обратно. Моргунов взял из его рук ведро, и здесь я совершенно отчетливо увидел на лице замызганного человечка какое-то удовлетворенное, торжествующее и снисходительное выражение.
— Так будет совсем справедливо,—сказал Димка и выплеснул суп в воду.— Держи, богодул,— ткнул он ведро в руку оторопевшего сторожа,— пока я тебе на голову его не надел,
— Ну вот и лады,— совсем уж некстати промолвил он.—Лады... Ла-а-ды!—услышали мы за палаткой его прозвучавший по-новому голос.
— Вот ведь шаромыжник!—мотнул головой Димка.— И знаете, откуда такие взялись? Из городских забегаловок. Там размножились, а когда забегаловки прихлопнули—расползлись по всему свету.
— Да нет,—сказал Брагин,—такие обормоты были всегда.
Что правда, то правда. Встречал я в охотничьих местах людей, подобных нашему ночному гостю. Утром они незаметны, их время — вечер. Протиснувшись к охотничьему застолью и выпив стопку-другую, они становятся фигурами. Из этих «фигур» так и прет хвастовством, нахальством и жадностью, но все сходит им с рук, потому что, обуреваемые желаниями, городские охотники верят им и в обмен на охотничью удачу готовы отдать не только водку, но и многое другое из своих рюкзаков. А неожиданный «друг» старается: напуская тумана, он доверительно шепчет на ухо о сказочных местах, известных ему, где зверь и птица ходят несметными табунами. Ну, как тут не налить такому Парфенычу лишний стаканчик, не ссудить будущего напарника полсотней патронов! А Парфенычу того и надо. Наутро он и вправду начинает служить: расстарается лодкой, пойдет проводником. Но прежде попросит опохмелиться. Случается так, что на самом заурядном месте (потому что других Парфеныч не знает, да и знать не может) охотнику повезет, и тогда он готов запродать душу за продолжение дружбы с приятелем. Но чаще бывает так, что возвращается он с пустыми руками, но даже и тогда человек не посмеет упрекнуть Парфеныча, потому что знает; охота есть охота—дичь не привязана. Так и живет Парфеныч — сытый и чванливый от сознания того, что кто-то, хоть самую малость, да зависит от него. И скоро становится он редкостным нахалом, упрятавшим свое нахальство за пустые глаза. Иногда его одергивают, но с него—все как с гуся вода, потому что совесть свою он давно растерял.
Такой человек и испортил нам настроение в ту сентябрьскую ночь. Его болтовню о лодке никто не принял всерьез, и, как оказалось, напрасно. Не прошло и четверти часа, как за палаткой послышался топот и приглушенный говор. Что-то сразу же насторожило нас в этих звуках, и мы отодвинулись от костра. Теперь их было трое — вся виденная нами компания. Впереди выступал инспектор, за его спиной стояли сторож и третий.
— Сбежали, деше-е-вки,—прохрипел запыхавшийся от ходьбы сторож. Ослепленный костром, он не заметил нас в темноте.
— Ага, попрятались и дрожим,—раздался насмешливый голос Моргунова.
— А вот мы сейчас поглядим, какие вы храбрые,— проговорил инспектор, и по его голосу я сразу же Понял, что он пьян, как и сторож. В свете костра лицо его было багровым.
— Вы кто такие? Кто вас сюда звал? Порядки здесь вздумали устанавливать...
– - цедил он сквозь зубы.
— Я тут хозяин...
Не понимая происходящего, мы молчали, и это молчание подстегнуло инспектора.
— Я по закону имею право любую лодку конфисковать на служебную надобность...
— Что, что?— произнес Моргунов.
Откровенно говоря, я боялся, что в следующую минуту инспектор получит такого тычка, после которого не скоро придет в себя. Димка был скор на расправу, и, помня, как он в свое время оглушил кулаком трехлетнего тигра, я всерьез опасался за голову пьяного стража водоемов. Но Моргунов поступил иначе.
— А-а,— спокойно протянул он.— Ну, если тренировался...
— Чего?— уставился на него инспектор.
— В зубах ее подносить. А ведь я только так обратно лодку приму: сам на четвереньках, а шлюпка в зубах...
— Ах ты козел!— взвизгнул сторож, высовываясь из-за спины своего предводителя, но тут же юркнул обратно, увидев, как поднимается с земли Брагин.
Инспектор стоял набычившись, и рука его начала медленно расстегивать куртку. Трудно сказать, что скрывалось за этим движением, но пьяный мог выкинуть любой фортель.
— Я вот сейчас погляжу, кто из нас поползет на карачках...—бормотал инспектор.
— Тыщук!— крикнул Брагин, выступая вперед. Огромный и тяжелый, как глыба, он навис над инспектором и взял его за пуговицу.— Пойдем на минутку...
И удивительное дело, тот даже не попытался освободиться: он как-то растерянно глянул на Брагина и послушно пошел за ним. Следом двинулись и его напарники, и все четверо скрылись в темноте. Через минуту Брагин вернулся один.
— А шпана куда делась?— спросил его Димка.
— Побегла,— ответил он, присаживаясь у огня.
— Чего это вдруг?
Брагин пошевелил в огне палкой, подождал, пока она загорится, прикурил сигарету, выдохнул дым и произнес:
— А я сказал им, что ты краевой прокурор.
— Ну да?! И они?..
— Спросили только, кто нам сигналы подает.
— Какие сигналы?
— А вон.
Мы оглянулись. В тридцати метрах за нашей спиной мигал красный огонек -рыболовного маяка.
На другом конце гривы загудел мотор, и Димка, услышав его, сказал:
— И все-таки я устрою им встречу с прокурором. Уже потом, когда улеглись страсти, Димка, шевеля костер, спросил меня:
— Послушай, старик, скажи мне, почему вся наша творческая публика сделала егерей и рыбинспекторов своими кумирами? Как ни егерь — так рыцарь без упрека, как завмаг—так жулик. Хоть шаром покати— не найдешь ни одного рассказа, где бы рыбинспектор был негодяем.