Теплоход "Иосиф Бродский"
Шрифт:
— Так точно… То есть нет… Хотя возможно… Впрочем, как угодно. — Дезодорантов изобразил голосом козу и наставил на всех солнечный слепящий монокль.
— Хотите сказать, что под Москвой может появиться Шамиль Басаев? — недоверчиво спросил Киршбоу.
— Не исключаю, что ждут бен Ладена, — скупо заметил Есаул.
— Ну, хоть Масхадов, слава Богу, уже не приедет! — Киршбоу воспринял слова Есаула как шутку и был готов ее поддержать.
— Кстати, о Масхадове. Хотите знать, как он провел свои последние минуты? — спросил Есаул. — Я присутствовал при его безвременной кончине. Могу рассказать.
— Ну что ж, расскажите. Пусть ваш рассказ будет репетицией признательных показаний, которые вам придется дать в Гаагском трибунале. — Куприянов презрительно на него посмотрел, словно сожалел о его бесконечной глупости, неспособности держать язык за зубами.
— Видите ли, господа, — начал свое
— Господин Есаул, у вас параноидальная подозрительность. Сталинская маниакальность, с которой вы повсюду ищете изменников и предателей, — иронично заметил Куприянов. — А вам не кажется, что просто-напросто чеченцы ведут войну за свою независимость и им сам Бог помогает?
Есаул не ответил. На мониторе возникла центральная площадь Калин-Юрта с мечетью. На соседнем доме висела табличка: «Площадь Джохара Дудаева». К мечети вышагивал мулла в долгополых одеждах, в шелковой рыхлой чалме, белобородый и тучный. Люди кланялись ему, целовали края одежды, падали ниц. Мулла вошел в мечеть, и над селеньем разнесся мега-фонный, трепещущий, как фольга, голос муэдзина, возглашавшего молитву.
— Я поставил перед командованием группировки в Чечне задачу — во что бы то ни стало обезвредить Масхадова. — Есаул продолжал, убавляя звук, чтобы голос муэдзина не мешал рассказу. — Я сам проводил в Аргунском ущелье войсковые операции. Мы засекали позывной Масхадова «Гафур». Посылали на эту сопку штурмовики, нанося бомбовые удары. Затем шли вертолеты огневой поддержки, сжигая дотла лесной массив по склонам сопки. Потом артиллерия открывала шквальный огонь, от которого хрустели горы. Затем шел спецназ ГРУ, совершая проческу' Ему Помогала «Альфа». Пехота вокруг сжимала кольцо, прочесывая каждую ложбинку. В конце концов находила землянку, деревянный стол, на столе бутылку водки, граненый стакан и записку Масхадова: «Есаул, напейся с горя и удавись». Так кончалась не одна операция.
— Надо отдать ему должное, он не был лишен остроумия, — злорадно хохотнул Куцриянов.
Линза, принимавшая изображение с беспилотного летательного аппарата, показывала улицу с добротными каменными домами, зелеными железными заборами. На доме висела табличка: «Улица Зелимхана Яндарбиева». У дома стоял чернявый мальчишка в цветастой шапочке. Держал автомат стволом вверх. Пускал трескучие очереди.
— Я долго думал, как выманить Масхадова из Аргунского ущелья. Пока он находился в горах, наши московские либеральные истерички и предатели надеялись на мирные переговоры с Чечней, в результате которых Чечня, как это было в Хасавюрте, получит независимость от России. Я этого не мог допустить. Приказал отыскать всю родню Масхадова — в Чечне, в Ставрополье, в Москве, в городах и селах России, где чеченцы свили уютные гнездышки. Родни набралось с полсотни, в том числе его жена, братья, тетки, дети, племянники, внуки, несколько дедов и бабок, — всех вертолетами доставили в Ханкалу и заперли в кунгах. Я стал выходить на радиочастоту Масхадова: «Аслан, у меня вся твоя родня. Три дня на размышление, или сдашься, или я стану их расстреливать». Так поступали они с нашими заложниками, так решил поступить и я. Молчит, не выходит на связь. Через три дня расстрелял его деда и тетку. Отдали трупы чеченцам, слух об этом ушел в горы. Молчит, не выходит на связь. Еще через день расстрелял племянника с бабкой. Опять мертвецов отдали чеченцам, и слух ушел в горы. Молчит, не выходит. «Аслан, если через час не выйдешь на связь, расстреляю твою жену». Через час выходит на связь: «Не стреляй, Есаул, выхожу на переговоры…»
— Да ведь это военное преступление приравнивает вас к фашистским карателям! — с ужасом и мстительной ненавистью воскликнул Куприянов. — Я слышал о ваших зверствах, но теперь сам убедился, что вы истинный зверь. Обещаю, что не пожалею сил, чтобы вы оказались в Гааге рядом с преступниками Милошевичем и Шешелем!
Киршбоу молчал, дипломатично удерживал эмоции, стараясь угадать, в чем смысл этих ужасающих откровений.
На мониторе возникла сельская улица, бирка на доме: «Улица Руслана Гелаева». Из узорных железных ворот, украшенных полумесяцем, вытолкали женщину, рускую, с распущенными волосами, в разодранном платье. Вокруг шеи была обмотана веревка. Другой конец веревки был в руке у бородатого чеченца, который пинками погнал пленницу по улице. Она спотыкалась, он дергал за веревку, бил ногой. Следом бежали мальчишки, кидали в пленницу камни.
— Его встретила группа спецназа на выходе из ущелья, — продолжал Есаул. — В наручниках привезли ко мне в Ханкалу, прямо в кунг, где я разместился. Он был исхудалый, с запавшими глазами, с маленькой седой бородкой, но в безукоризненно выглаженном камуфляже, в каракулевой папахе, с дорогими часами. «Я требую, чтобы со мной обращались как с законно избранным президентом Ичкерии. Требую, чтобы меня отправили в Москву, в Кремль, к Президенту России, где в присутствии международных наблюдателей мы начнем переговоры о независимости Ичкерии». Он был спокоен, держался с достоинством, говорил, как власть имущий. «Но вы ведь, Аслан, были уже в Москве с тайным визитом, — сказал я. — Мне бы хотелось знать, с кем вы встречались. Кто обеспечивал вам безопасность. Кто аккумулировал финансовые потоки саудитов и переправлял их вам. Какие банковские и политические структуры в России содействуют чеченскому сопротивлению». «Я не желаю вести с вами никаких разговоров. Требую доставить меня в Кремль, где в качестве законного президента Ичкерии я встречусь с Президентом России. В присутствии международных посредников мы проведем переговоры о мире и о независимости Ичкерии…» — так он говорил, глядя на меня запавшими глазами, в которых я читал презрение и превосходство.
— Он действительно превосходил вас морально и политически. Вы — насильник, каратель, убийца безоружных заложников. А он — героический генерал, бесстрашный военный, лидер свободолюбивого народа, который сражается за свою независимость, — с негодованием произнес Куприянов, брезгливо отступая °т Есаула, как если бы тот был в непросохшей крови.
Киршбоу внимательно и задумчиво смотрел на Есаула, стараясь проникнуть в хитросплетения его замысла.
В голубой линзе наблюдательного прибора возник дом с прибитой дощечкой: «Улица Салмана Радуева». У старого амбара, где когда-то русские крестьяне хранили колхозное зерно, толпились чеченские юноши. К дубовым воротам амбара был привязан человек, по виду российский солдат, в ободранной форме, босой, с растянутыми в стороны руками. Вокруг живого распятия дышали нежные спектры, как переливы на крыле бабочки. Парни с большого расстояния метали в амбар ножи. Лезвия молниями мерцали в воздухе, со стуком вонзались в дубовые доски, окружали голову и шею солдата. Попадания были точными. Лишь один нож задел солдатское ухо, и из него текла кровь.
— «Аслан, — сказал я. — Ты не на сходке своих полевых командиров. И не в гостях у московских предателей, которые угощают тебя турецким кофе и восточными сладостями. Ты разговариваешь сейчас не с главой Администрации Президента РФ, а с полковником ГРУ, который, поверь, еще со времен Афганистана умеет выбивать показания. Спрашиваю тебя, с кем ты встречался в Москве? Кто из московских предателей начал тебя финансировать?» Он смотрит на меня глазами снайпера и эдак кривенько улыбается: «Требую, чтобы меня немедленно доставили в Кремль, где я начну переговоры с Президентом России о независимости Ичкерии».
И тут, скажу я вам, со мной случилось помрачение. Какой-то приступ бешенства и ненависти. Я ударил его в челюсть, свалил на землю. Папаха его слетела, руки в наручниках дергаются, а я бью его ногами в живот: «Это тебе, баран вонючий, за расстрел Майкопской бригады!.. Это, сука драная, за гибель Шестой десантной роты!.. Это тебе, поганка, за казнь русского мученика Евгения Родионова!.. Это за изнасилованных русских женщин!.. За расстрел и пытки контрактников!..
За русских рабов в зинданах!.. За фальшивые авизо!.. За казино и бордели в Москве!.. За наркотики в русских городах!.. Это тебе, блядь, за русские слезы и кровь!» Бил его страшно, отшиб селезенку, печень, почки. Он лежал без сознания. На него вылили ведро воды. Мокрый, с синяками, с выбитыми зубами, окровавленный, едва открыл глаза и просипел: «Требую, чтобы меня доставили в Кремль, как законно избранного президента Ичкерии».