Теплые острова в холодном море
Шрифт:
Солнце освещало катер и отражалось в сверкающих одеждах и наперсных крестах.
«„Святитель Николай“ на Анзер паломников везет», — пояснил мальчик со знанием дела.
«На А-анзер, — протянул Сережа. — А мы где?»
«На Печаке», — сказала девочка.
«Но ведь „Печак“ — корабль, — удивился Сережа, — корабль со злым капитаном?»
«Печак — это мыс, а в его честь назвали корабль. И капитан совсем не злой. Я его знаю».
«Мы вовсе ни на каком не на Печаке, — возразил мальчик и поглядел на Сережу и сестру снисходительно. — Печак — на юге, а мы на севере».
«На юге — Толстик», — произнесла девочка неуверенно.
«Толстик! Ха-ха-ха!» —
«Нет, Печак!»
«Не спорь со мной, я старше».
«Воображала!»
«Это ты воображала! Подумаешь, он живет в Ленинграде. Да Архангельск в сто раз лучше».
«И вы тоже спорите», — сказал Сережа с укоризной.
«Олени! — воскликнула девочка и подпрыгнула. — Смотрите, настоящие олени!»
«Где?»
Олени шли вдоль морского берега, поднимая головы с ветвистыми рогами и чутко прислушиваясь; брат с сестрой, забыв о ссоре, побежали навстречу, и Сережа бросился вслед за ними, но вдруг ему захотелось в туалет по-маленькому.
«Я сейча-ас! Подожди-ите меня!» — крикнул он и проснулся.
Некоторое время мальчик лежал неподвижно и не мог взять в толк, что случилось, куда пропали ребята, олени, море, Анзер и катер с паломниками и почему он лежит поперек спального мешка, упираясь ногами папе в живот, а потом, дрожа от нетерпения, выскользнул из теплого спальника, откинул полог, босиком выскочил на улицу и вспугнул темного зверька, рывшегося у котелков и грязных тарелок в остатках вчерашней еды.
Зверек помчался через лес, солнечные лучи взметнулись над землей, и на кустах и на траве, на палатке, полиэтиленовой пленке, лавочке и повсюду заблестела роса. Ночной костер еще не успел прогореть и дымился, низкое и близкое солнце подсвечивало утренний лес, отбрасывая бесконечно длинные тени, свет брызгался, смеялся, как живой, и Сереже захотелось поскорее вернуться к ребятам и пойти с ними дальше в поход, пока они не ушли. Он отодвинул обратно к краю чуть было распрямившегося родителя, с головой забрался в спальный мешок, свернулся калачиком и зажмурился, но сон не возвращался. Кто-то вспугнул сновидение так же, как Сережа вспугнул черного зверька, и мальчику стало грустно оттого, что все кончилось.
— Вернитесь, ребята, вернитесь, — шептал Сережа, но в палатке становилось все светлее, солнце еще выше поднялось над водой, перед глазами мелькали и вспыхивали полосы света, качались над тентом листья и снова шелестели словно капли дождя, и как-то странно было на душе, непонятно, хорошо или нет.
Он балансировал в зыбком полузабытьи, меж сном и явью, слышал, как встали папа и крестный и за палаткой раздался негромкий стук топора и приглушенный разговор, как разливают по кружкам чай и укладывают походный рюкзачок, но не мог разлепить веки, и, когда в десятом часу мальчика стали будить и звать поскорее завтракать, Сережа заупрямился, не захотел вылезать из палатки, по-младенчески хныкал и куксился.
Как ни стыдили его двое мужчин, как ни уговаривали, что сегодня не надо будет так много шагать, но зато они возьмут лодку и будут плыть по озерам и удить рыбу и увидят самую главную достопримечательность острова, без которой поездка на архипелаг теряет смысл, как ни грозился папа отправить сына немедленно домой и больше никуда и никогда с собой не брать, упрямый ребенок идти на Секирную гору не соглашался. И крестному стало жалко его.
— Не в последний раз приехали. Еще сходит, — изрек Поддубный великодушно и остался с мальчиком в лагере, а Макаров пошел один налегке открывать острова по разбитой дороге навстречу вчерашним следам.
Они скоро потеряли друг друга из виду, но если бы кто-нибудь глядел на них с высоты, то увидел бы, как расходятся по разным дорогам и удаляются друг от друга одинокий путник и мужчина с ребенком. Солнце светило ярко, некоторое время мальчик и крестный собирали бруснику, сочившуюся по обрывам над берегами, а потом в защищенной от ветра бухте Поддубный полез в море. Он нырял и думал, какое странное выдалось лето, если в конце августа можно ходить раздетым по берегу, купаться, ощущать на губах вкус соленой воды и плавать с открытыми глазами среди медуз, однако отплывать от берега далеко побоялся.
Теплый залив оказался невероятно обманчивым — то, что представлялось взгляду сверху мелководьем, оборачивалось глубиной, которая странно затягивала тело.
Сережа сидел на берегу и ни о чем не просил, ночной сон выветрился из его памяти, но ему было отчего-то грустно, и он смотрел на крестного так жалобно, что сердце взрослого человека не выдержало.
— Ладно, Серега, полезай. Но если заболеешь или проговоришься куме, на глаза мне не попадайся.
— Ага! — отозвался мальчик, не веря своему счастью, и стал раскидывать по берегу одежду.
Поддубный хотел было заставить его аккуратно все сложить, но потом вспомнил неряху Макарова и махнул рукой: эту породу не могла переделать даже его аккуратная и хлопотливая кума.
Худенький, с выпирающими лопатками отрок плескался в море, забегал в воду и быстро из нее выбегал, визжал, брызгался, от восторга у него горели глаза, дрожали от холода сизые губы, сбилась в сторону цепочка с серебряным крестиком, его покупал семь лет назад Илья, вспомнивший, как держал на руках орущего после купели пухлого, красного младенца. Глядя на мальчика теперь, разомлевший человек умиротворенно и счастливо размышлял, как славно, что первой соленой водой оказалась для крестника не черноморская, а беломорская водица и он с самых ранних лет знает, что такое палатка, костер, тайга и массу других вещей, о которых выросший без отца Илья узнал слишком поздно и, может быть, поэтому так и не наигрался к середине жизни этими играми и не вырвался из их плена.
А еще хорошо, что у него есть не только родные отец с матерью, но и крестные, что он ходит в храм, молится, причащается, верит в своего Ангела-хранителя, не знает никаких сомнений, ему читают не про пионеров-героев, а про Сергия Радонежского, и то, к чему сам Илья шел с невероятным трудом, а кум Павел, похоже, не добрался, затерявшись на полпути в дебрях суемудрия и многословия и хорошо хоть ребенку не морочит голову, дается мальчику естественно и легко, словно дыхание, проникает прямо в душу, и, Бог даст, Сережа вырастет куда более свободным и ему больше откроется, чем его потерянным, контуженным и отравленным пионерскими гимнами родителям.
Постепенно мысли Ильи переметнулись, заструились, растревожились, и Поддубный стал спрашивать себя, а хотел бы он, чтобы у него был сын, звал папой и он так же его повсюду за собой таскал в походы, все показывал и объяснял?
Наверное, да, подумал сидевший на берегу загорелый купальщик и засмеялся сам, удивившись нелепости своего предположения, — да, если б можно было как-нибудь родить без участия женщины и воспитывать сына самому. А делить жизнь с посторонним человеком, да к тому же женщиной, от нее зависеть, с нею считаться, скандалить — все это он уже в жизни прошел и понял, что подобное существование не для него. И значит, незачем о детях мечтать, довольно с него и того, что он крестный отец.