Теранезия
Шрифт:
Грант показалась из укрытия. До нее было как минимум метров двадцать. Даже если она сможет свалить его на землю, то не сможет остановить ничем, кроме пули, прежде чем он доберется до мины.
— Возможно, я рискну, — сказала она.
— Возвращайтесь на корабль, — раздраженно попросил он.
— Почему ты делаешь это?
Прабир потер глаза. Разве это не очевидно? Разве вокруг мало свидетельств?
— Я убил их, — сказал он. — Убил моих родителей.
— Я не верю тебе! Как ты это сделал?
Он смотрел на нее с отчаянием; он был готов признаться во всем, но объяснять все было медленной пыткой.
— Я кое-кому отправил сообщение. Женщине в Нью-Йорке, историку, с которой я познакомился в сети. Но я притворился своим отцом и из-за того, что я написал, он выглядел как сторонник АБРМС. Индонезийцы, должно быть, прочли послание. Вот почему они прислали самолет, чтобы он сбросил мины.
Грант переварила услышанное.
— А зачем тебе понадобилось выдавать себя за отца?
— Он бы не позволил мне никому сообщить свой настоящий возраст. В этом смысле он был параноиком — возможно в детстве с ним что-то случилось. Но я не знал, как притвориться кем-то и не знал, как промолчать о моем возрасте.
— Хорошо. Но ты не знаешь точно, перехватили ли сообщение, не так ли? Они могли сбросить мины в любом случае. Это могло случиться в результате воздушного наблюдения, деятельности повстанцев в этом районе, дезинформации, в конце концов! Это может вообще быть никак с тобой не связано!
Прабир покачал головой.
— Даже если это и так: я слышал, как приближается самолет и я не предупредил их. И это была моя обязанность ухаживать за садом, но я вместо этого отправился плавать.
— Тебе было девять! — сказала Грант. — Ты мог поступить глупо, но убила их армия. Ты и вправду воображаешь, что они винят тебя?
— Мне было девять, но я не был глуп. После того, как я отправил сообщение, я знал, что сделал. Но я очень боялся сказать им. Я чувствовал себя настолько виноватым, что пошел и отравил одну из бабочек, чтобы попытаться обмануть самого себя. Заставить себя поверить, что именно это причина того, что мне так плохо.
Грант замолчала, пытаясь найти какой-то выход. Но она должна была видеть, что его нет.
— Как бы тебе не было больно, — сказала она, — ты прожил с этим восемнадцать лет и ты можешь жить дальше.
— Зачем? — горько засмеялся Прабир. — Какой в этом смысл? Мадхузре я больше не нужен. Вы знаете, почему я отправился за ней? Вы знаете, почему я последовал за ней здесь? Я боялся, что она все узнает. Я боялся, что она найдет здесь что-то, что скажет ей о моем поступке. Я не пытался защитить ее. Я всего лишь хотел не дать ей узнать правду.
— Ну и как я объясню ей твою смерть?
— Как несчастный случай.
— Я не стану оговаривать себя. Последует официальный запрос и все раскроется.
— Вы меня сейчас шантажируете?
Грант спокойно покачала головой.
— Я говорю тебе, что произойдет. Это не угроза, просто именно так и будет.
Прабир закрыл лицо руками. Перспектива казалась невыносимой, но, возможно, это поможет ей пережить его смерть, когда она поймет, что ничего ему не должна. Он действовал не из любви к ней или из чувства вины перед родителями. Он даже не защищал их общие гены. Все, что он когда-либо сделал, он сделал, чтобы скрыть свое преступление.
Прабир развернулся и направился к минному полю. Грант что-то кричала, но он не обращал внимания. Дротики, один за одним, стали вонзаться в верхнюю часть спины; после четвертого или пятого он перестал что-либо чувствовать и не мог сказать, сколько их еще было. Он немного «поплыл», но это не замедлило его. У Грант все еще ни малейшего шанса догнать его.
Он почувствовал, как что-то укололо его в правую ногу, как будто горячее острое лезвие прошлось по коже. Он потерял равновесие, больше от удивления, чем от удара пули, и боком свалился в кусты. Из-за паралича в плечах его руки были бессильны: он не мог подняться, не мог даже ползти!
Минутой позже Грант встала рядом с ним на колени и, вытащив дротики, помогла ему подняться. Прабир истекал кровью в большей степени от повреждений от кустарника, чем от легкого ранения, полученного от Грант.
— Теперь ты вернешься на корабль? — спросила она.
Прабир встретился с ней глазами. Он не был ни зол на нее, ни благодарен ей. Но она лишила его каких-либо импульсов и усложнила все до такой степени, что было бы смехотворно сопротивляться ей.
Смехотворно и крайне эгоистично.
Он помолчал некоторое время, пытаясь примириться с этим. Потом сказал:
— Есть кое-что, что я еще хочу здесь сделать, если вы не против. Но нам для этого понадобятся кое-какие инструменты, и мне придется подождать, пока меня отпустит этот чертов паралич.
Они вернулись в кампунг после обеда с бензопилой и деревянным молотком. Грант нарезала ветки метровой длины, а Прабир забивал их в землю, огораживая таким образом заминированный сад. Он прибил предупреждающие знаки с каждой стороны, сделав надписи на шести языках, воспользовавшись планшетом для перевода. Было немного шансов, что рыбаки заберутся так далеко в джунгли, но если появятся еще какие-нибудь биологи, они будут предупреждены.
— Не хочешь поставить мемориальную табличку? — спросила Грант.
— Никаких святилищ, — покачал головой Прабир. — Они ненавидели это.
Грант оставила его одного, теперь доверяя ему. Прабир стоял у забора и пытался представить их: среднего возраста, держащиеся за руки и полжизни еще впереди. Любившие до конца, работавшие до конца, дожившие до своих пра-правнуков.
Вот, что он уничтожил.
Грант продолжала настаивать: они бы не обвиняли тебя! И что это значит? Мертвые никого не обвиняют. Что, если его мама выжила и парализованная горем, знала бы, что во всем виноват он? Она поначалу, пока он был ребенком, пыталась бы защищать его. А сейчас? А всю оставшуюся жизнь?