Терапия
Шрифт:
Рихарду страшно прикасаться к тому образу матери, что живет у него в душе. Поэтому, наверное, он и принес с собой портрет – в надежде, что я увлекусь им и отстану от того, к чему лучше не прикасаться. Увы, этот трюк не сработает.
– Вы остановились на том, что ничего к ней не испытываете, – напомнил я.
– Совсем ничего, – сказал Рихард. – Как будто ее и не было. Мне кажется… Она как будто и сейчас жива. И может в любую минуту закатить мне скандал.
– Часто ссорились? – спросил я.
– Она всегда находила какую-нибудь ерунду. Она всегда меня бесила.
– Чем?
– Не
Его потребность в матери, а также горе от ее утраты никак не вязались со свободой критических высказываний о ней. Я предположил, что он просто обесценивает утрату – чтобы легче было пережить. Позже выяснилось, что у него есть еще один мотив для обесценивания матери – он пытался освободиться от чувства вины за ее гибель.
– Вы сказали, что она покончила с собой после какого-то разговора с вами, – сказал я.
– Да, был разговор, – нехотя вспомнил Рихард. – Но это не связано. И я не раскаиваюсь. Я сказал то, что ей давно пора было услышать.
Я молча записывал его фразы в тетрадь. А когда записал все, что хотел, просто сидел и продолжал молчать. Рихард не понимал моего молчания: попытки интерпретировать тишину заставили его вспомнить свои последние фразы, что заметно разволновало его.
– Чувство вины? – спросил он. – Если вы об этом, то нет, никакого.
Я продолжал молчать.
– Почему вы молчите? – нервно спросил Рихард. – Я же сказал вам – никакой вины!
Я почувствовал, что наступает очень важный момент – пациент взволнован, защищается от каких-то одному ему ведомых обвинений. Очевидно, сейчас пойдут те чувства, что он давно от себя прятал, и я узнаю о невидимой смертельной схватке, которую ведут между собой части его личности… Но моя дочь все испортила.
Сначала послышался шум. Потом дверь с треском распахнулась, и в кабинет влетела взволнованная Аида. Я тогда еще не знал, что моя дочь была той самой девушкой, которую мимоходом упомянул Рихард, путано рассказывая об эпизоде сдачи крови в больнице.
– Пап, что делать, если камин дымит в дом? – в волнении спросила Аида.
– Я работаю, а ты мне мешаешь, – сказал я.
Аида закашлялась. Позади нее были видны клубы белого дыма. Рихард в потрясении смотрел на Аиду.
– Это ваша дочь? – тихо спросил он.
Аида бросила взгляд на Рихарда.
– Здравствуйте, – сказала она, сразу забыв про дым.
Позже Рахель рассказала, что в кухне Аида обмолвилась: парень, который сидит сейчас у папы на приеме, кажется ей знакомым. Она захотела посмотреть на него и для этого решила осторожно приоткрыть дверь кабинета, чтобы заглянуть в щель. Рахель попросила ее не делать этого и напомнила, что во время сессии с пациентом заглядывать в кабинет нельзя. Аида вынуждена была согласиться, но расстроилась. Рахель предложила Аиде дождаться конца сессии и посмотреть на парня, когда он выйдет. Аида сказала, что это невозможно, потому что конец сессии она не застанет – в три у нее урок музыки, и надо успеть дойти до дома учительницы.
Рахель не понимала нетерпения дочери – этот пациент, скорее всего, пришел сегодня не в последний раз, – Аида наверняка увидит его снова. Или, например, Аида может спросить отца о нем позже – когда вернется после урока.
Однако никакие аргументы Рахели Аиду почему-то не устроили. Она чуть не плакала от досады. К счастью, уже через несколько минут ужасный едкий дым внезапно заполнил весь дом, и Аиде ничего не оставалось, как с воплями ворваться в отцовский кабинет, где она и увидела интересующего ее пациента.
Впоследствии, когда выяснилось, что проблема оказалась в упавшей заслонке каминной трубы, я задался вопросом: почему эта заслонка никогда не падала раньше?
– Привет… – тихо ответил Рихард, увидев Аиду.
Они молча смотрели друг на друга.
– Залей камин водой, – сказал я, нарушив тишину.
Мне не терпелось продолжить сессию: она оборвалась на очень живом моменте, угасшую эмоцию пациента еще можно было восстановить, и я хотел, чтобы Аида убралась отсюда как можно скорее.
– Но если залить водой, камин погаснет! – в недоумении воскликнула дочь.
Я проклял все на свете. Неужели вместо пациента придется заниматься проклятым камином? Зачем вообще его сегодня разожгли – если на улице холодно, а с камином проблема, значит, надо сидеть в холоде!
– Это что-то с трубой, – тихо и уверенно сказал Рихард. – Наверное, заслонка упала. У меня так бывало. Я помогу.
Он быстро поднялся с кресла, и, прежде чем я успел что-либо сообразить, они с Аидой вышли из кабинета.
Я остался один. Некоторое время сидел в кресле и поглядывал на часы. Рихард не возвращался. Я взял в руки портрет его матери и стал рассматривать. Увидел сбоку царапину. Рассмотрел раму. Потом обратную сторону. Поставил на место. Какое глупое положение… Как так получилось, что пациент прервал сессию и вышел из кабинета без моего разрешения? Что он там сейчас делает? Мне выйти или ждать здесь? Если я выйду, будет ли это выглядеть так, будто я за ним гоняюсь?
Я представил, как вхожу в гостиную, а Рихард, завидев меня, бросается дальше, в коридор, в кухню, запирается в ванной, но не тут-то было – я бегу за ним, сдерживая обоснованное негодование, стучу в дверь ванной и строго говорю – тихо, но убедительно: «Рихард, это единственная дверь, все пути отрезаны, у вас нет выхода, вам придется продолжить терапию».
Никакого дыма в гостиной уже не было. Окно открыто. Рихард и Аида сидели на ковре перед камином. Аида со смехом показывала Рихарду жилку на своем запястье. Он молчал. Она вопросительно посмотрела на него.
– Поверхностная ветвь лучевого нерва, – без запинки выпалил Рихард.
– Откуда ты все знаешь? – удивилась Аида. – Учишься на доктора?
Рихард рассмеялся. Я впервые видел его смеющимся, впервые видел его улыбку. Они прекрасно проводили тут время без меня. Я со своей дурацкой терапией был ему совсем не нужен.