Терапия
Шрифт:
— Значит, вы оба по-прежнему ходите в церковь? — спросил я.
— Да, — кратко ответил он. — Молоко? Сахар?
Кофе был серым и безвкусным, печенье отсыревшим. Беда задал несколько вопросов технического характера о моей работе на телевидении. Спустя какое- то время я снова навел разговор на Морин.
— А что у нее за паломничество?
Он беспокойно поерзал в кресле и посмотрел в окно, за которым дул порывистый ветер, качая деревья и кружа лепестки цветов, как снежные хлопья.
— К Сантьяго-де-Компостела, — произнес
— Пешком, — сказал я.
— Да, пешком. — Беда посмотрел на меня. — Откуда ты знаешь?
Я признался, что заглянул в открытку.
— Это нелепо, конечно, — заявил Беда. — Для женщины ее возраста. Полный абсурд.
Он снял очки и потер лоб, словно у него болела голова. Без очков лицо его казалось голым и беззащитным.
— Далеко идти? — полюбопытствовал я.
— Зависит от того, откуда начнешь. — Он снова надел очки. — Есть несколько отправных пунктов на разных маршрутах, все во Франции. Морин начала от Ле-Пюи, в Оверне. Оттуда до Сантьяго, кажется, около тысячи миль.
Я тихо присвистнул.
— Она опытный ходок?
— Да нисколько, — сказал Беда. — В ее представлении длительный поход — это прогулка по Уимблдон-коммон воскресным днем. Вся эта затея полное сумасшествие. Честно говоря, я удивлен, что она добралась до Пиренеев не покалечившись. Что на нее не напали, не убили.
Он сказал, что, когда Морин предложила совершить это паломничество, он вызвался сопровождать ее на машине, но она настаивала на переходе с трудностями, пешком, как средневековые пилигримы. По-видимому, они серьезно поссорились по этому поводу. В конце концов около двух месяцев назад она демонстративно уехала одна, с рюкзаком и спальником, и с тех пор он получил от нее всего две открытки, последняя та, которую я видел. Беда явно тревожился и одновременно злился на жену за довольно глупое положение, в котором он оказался: ему ничего не оставалось, как тихо сидеть и надеяться, что она благополучно дойдет до Сантьяго. Меня взволновала эта история, и, должен признать, я испытал некоторое Schadenfreude
[52]в связи с затруднительным положением Беды. Тем не менее приключение, в которое пустилась Морин, показалось мне на редкость донкихотским. Я сделал на этот счет какое-то замечание.
— Да, но дело в том, что в последнее время она пережила сильнейший стресс. Мы оба пережили, — добавил Беда. — Понимаешь, в ноябре прошлого года мы потеряли нашего сына Дэмьена.
Я выпалил слова соболезнования и спросил, как это случилось. Беда подошел к бюро и достал из ящика фотографию в рамке. Это был цветной снимок — молодой человек, крепкий и красивый, в футболке и шортах, улыбается в объектив, прислонившись к переднему крылу «лендровера» на фоне голубого неба и коричневатых кустарников.
— Его убили в Анголе, — сказал Беда. — Об этом писали в газетах. Он работал там в благотворительной католической организации, развозил беженцам продукты и предметы первой необходимости. Никто точно не знает, что случилось, но, видимо, какая-то группа повстанцев остановила грузовик, в котором он ехал, и потребовала, чтобы он отдал им пищу и медикаменты. Он отказался, и они вытащили его и водителя-африканца из грузовика и застрелили их. Дэмьену было всего двадцать пять.
— Вот ужас, — не к месту вставил я.
— Какой во всем этом смысл? — проговорил Беда, снова обращая свой взор в окно. — Он любил Африку, понимаешь, любил свою работу, отдавался ей полностью… Нам прислали его тело. Состоялась заупокойная месса. Пришло много людей, многих мы никогда даже не видели. Представители его благотворительной организации. Друзья из университета. Его очень любили. Их капеллан, который давал адрес, сказал, что Дэмьен — современный мученик. — Он умолк, задумавшись, а мне не приходили на ум никакие слова, поэтому минуту мы просидели в тишине.
— Человек надеется, что в подобные минуты вера послужит ему утешением, — снова заговорил он. — Но когда такое случается, обнаруживаешь, что это не так. Утешения нет. Наш врач настоял, чтобы мы сходили к какой-то женщине, которую он назвал консультантом, помогающим людям, потерявшим близких. Глупая женщина, которая сказала, что мы не должны винить себя. Я спросил, с чего мне чувствовать себя виноватым? Она ответила, потому, мол, что мы живы, а он — нет. Никогда не слыхивал подобной чепухи. Думаю, что Дэмьен поступил глупо. Надо было отдать этим тварям ту проклятую еду и уехать, и ехать без оглядки с этого чертова континента.
При воспоминании об этом он даже побледнел от злости. Я спросил, как перенесла трагедию Морин.
— Тяжело. Дэмьен был ее любимцем. Она была в отчаянии. Поэтому и отправилась в это свое нелепое паломничество.
— В смысле, в качестве терапии? — спросил я.
— Полагаю, можно и так назвать, — согласился Беда.
Я сказал, что мне, пожалуй, пора.
— Но мы так и не поговорили о прежних днях в Хэтчфорде, — возразил он.
Я ответил, что, может, в другой раз.
Он кивнул.
— Хорошо. Позвони мне. Знаешь, — продолжил он, — ты никогда мне особенно не нравился, Пассмор. Я все время думал, что тогда, в молодежном клубе, ты ничего хорошего в отношении Морин не затевал.
— Ты был абсолютно прав, — сказал я, тем самым вырвав у него еще одну слабую улыбку.
— Но я рад, что ты сегодня приехал, — продолжил он. — Сказать по правде, мне немного одиноко.
— Морин когда-нибудь обо мне говорила? — спросил я.