Тереза
Шрифт:
Она быстро нашла место воспитательницы в доме врача, где были две девочки и мальчик. Обе девочки, десяти и восьми лет, учились в школе, а учительница французского языка и учитель музыки давали им уроки дома. Мальчик шести лет был целиком предоставлен попечению Терезы. Дом был образцовый: благосостояние без излишеств, прекрасные отношения между супругами, все дети благонравные и воспитанные. И, несмотря на то что врач возвращался домой после очень напряженного рабочего дня, никогда не было слышно ни раздраженного, ни злобного слова, не бывало ни плохого настроения, ни тем более ссоры, с чем Тереза сталкивалась во многих других семьях.
Около середины августа ей удалось три дня провести с малышом. К несчастью, два из них были дождливые, и, пока она сидела несколько часов с хозяевами дома в душной комнате, ею начали овладевать скука и ощущение пустоты существования. Осознав
После этих трех дней разлука показалась ей в три раза горше. И когда Тереза приехала в Земмеринг, где госпожа Реган с детьми поселились на лето, огорченное выражение ее лица не осталось не замеченным матерью ее воспитанников. В своей мягкой, приветливой манере, не задавая никаких вопросов, госпожа Реган выразила надежду, что Тереза на свежем горном воздухе вскоре вновь почувствует себя хорошо. Сделав вид, что растрогана, Тереза порывисто поцеловала ей руку, но сама тотчас решила ничем не выдавать своей тайны. Она и в самом деле пришла в себя быстрее, чем ей думалось, вернулись и здоровый цвет лица, и хорошее настроение, они совершали прогулки и даже далекие вылазки, и общение между отдыхающими было по-летнему непринужденным, так что Тереза перезнакомилась со всеми молодыми и пожилыми мужчинами, не дававшими себе труда скрывать свои симпатии и желания. Однако она оставалась равнодушной ко всем попыткам сближения и, когда уже в самом начале сентября вместе с семейством Реган вернулась в город, нимало не сожалела об этом и радовалась тому, что теперь вновь находилась поближе к сыну.
Те часы, которые она проводила в Энцбахе с перерывом от восьми до четырнадцати дней, опять приносили ей ничем не замутненное счастье. И то чувство пустоты и скуки, которое дождливым летним днем однажды овладело ею, больше ни разу не возвращалось к ней даже в самые пасмурные осенние дни. Она немного побаивалась поездок в Энцбах зимой, но потом была приятно удивлена. Оказалось, что нет ничего прекраснее, чем вид усадьбы, утопающей в снегу, когда с малышом на руках глядишь из хорошо натопленной комнаты сквозь запотевшие стекла на по-зимнему убеленный пейзаж с его спящими крестьянскими домиками и на крошечное станционное здание, от которого темные линии рельсов убегают в морозную даль. Потом пришли чудесные солнечные дни, когда она, удрав от городской дымки, радовалась не только простору и прозрачному воздуху, но и первому весеннему теплу и нежилась в солнечных лучах, сидя на скамье перед домом.
Потом пришла весна, и ей даже подумалось, что есть какая-то глубинная связь между развитием ее ребенка и пробуждением природы. Для Терезы первый день цветения вишен был тем днем, когда ее мальчик сделал несколько шагов от двери дома навстречу ей без всякой помощи. А день, когда в саду белой дачи «Добрый покой» на Банхофштрассе с розовых кустов сняли соломенное укрытие, был тем днем, когда у Франца прорезался второй зуб. И один из последних апрельских дней — ибо зима в тот год была долгая, — когда сады, леса и холмы Энцбаха встретили ее первыми зелеными побегами, был тем днем, когда ее мальчик впервые захлопал в ладоши, увидев в открытое окно, подле которого он стоял, поддерживаемый фрау Лейтнер, свою маму, спешившую к нему по лугу с небольшими пакетами в руках, — ведь всегда приходилось что-то привозить. А в тот июньский день, когда они рвали в саду первые вишни, малыш впервые произнес несколько связных слов.
Три следующих года прошли так размеренно, что позже в памяти Терезы они как бы слились воедино — одна весна с другой, лето с летом, осень с осенью, зима с зимой, хотя или, вернее, потому, что она вела своего рода двойную жизнь: одну как воспитательница в семействе Реган, другую как мать маленького мальчика, отданного в деревню на попечение крестьянской семьи. Когда она проводила день в Энцбахе, то еще по дороге туда все, что она
Но когда Тереза сидела за столом с семейством Реган, занималась с детьми или гуляла с ними, а также вечером, когда, устав после дневных трудов, могла наконец прилечь, то мысленным взором видела энцбахские просторы в летнем блеске или зимнем оцепенении и усадьбу на холме, то утопающую в зелени, то укрытую снежным покровом, клен с Девой Марией, обрамленной венком, на его стволе, супружескую пару Лейтнер на скамье перед домом или у печки в комнате с низким потолком — все это представало перед ней как нереальный, сказочный мир. И каждый раз ей казалось чудом, когда, поднявшись по пологой тропинке к усадьбе Лейтнеров, все, что она покинула несколько дней или недель назад, оказывалось на месте и она могла подержать на руках или на коленях своего мальчика, такого же, и в то же время раз от разу меняющегося. Иногда, если она на какое-то время закрывала глаза, а потом открывала, ей мерещилось, будто на руках у нее сидел совсем не тот ребенок, какого она себе представляла с закрытыми глазами.
Однако ей не всегда было так хорошо в Энцбахе, как мыслилось от тоски по мальчику. У Лейтнера случались плохие дни, да и жена его, большей частью приветливая и чересчур разговорчивая, иногда бывала такая мрачная, прямо-таки злобная, словно ее подменили, а если Тереза выказывала малейшие признаки недовольства, то набрасывалась на нее, кричала, что с ее сыном у нее столько хлопот, а она не видит ни благодарности, ни достойной оплаты. Даже после неоднократного повышения суммы на питание мальчика бывали недоразумения разного сорта. Один раз Терезе не сообщили о легком недомогании ребенка, в другой раз насчитали такие расходы на лекарства, которые явно не соответствовали истинным, и Терезе начинало казаться, что фрау Лейтнер отнюдь не так внимательна к ребенку, как надо бы. Случались и мелкие стычки на почве ревности не только между Терезой и фрау Лейтнер, но и между Терезой и маленькой Агнессой. И Тереза прямо в лицо им высказала свою обиду на то, что они обе так обласкивают ее сына, словно хотят его настроить против нее. Иногда причиной плохого настроения и непонимания друг друга бывала плохая погода. Сильно раздражало, что приходилось сидеть с мокрыми ногами в холодном или слишком жарко натопленном помещении, где пахло плохим табаком; табачный дым ел глаза и наверняка был вреден для ребенка. Не так уж редко Тереза ловила себя на мысли, что ехать в Энцбах было необязательно, и на самом деле пропускала одно-другое воскресенье. Зато в другие дни не могла найти себе места от тоски по малышу, и в этой тоске было так много страхов, что ночью ей снились дурные сны.
Но в целом это была все же прекрасная пора. И Тереза частенько думала о том, что все-таки ее положение лучше, чем у тех матерей, которые могли всегда оставаться с ребенком и не умели ценить это счастье, в то время как для нее, Терезы, свидание с ребенком всегда означало праздник, по крайней мере, его предвкушение.
В доме Реганов ей по-прежнему жилось очень хорошо. Глава семьи, трудолюбие которого имело оттенок самодовольства, постоянно был любезен, несмотря на свою перегруженность служебными обязанностями, госпожа Реган всегда держалась как хоть и весьма требовательная, но отнюдь не вздорная и в целом справедливая хозяйка дома, девочки были живые, но прилежные, послушные и привязанные к своей воспитательнице, мальчик был более тихий и очень музыкальный, так что в свои восемь лет вполне справлялся с партией фортепиано в квартетах Гайдна и Моцарта на семейных музыкальных вечерах. Тереза частенько играла с ним в четыре руки и в такие вечера получала свою скромную долю аплодисментов. В атмосфере труда, порядка и стабильности, которая ее здесь окружала, она стала больше, чем раньше, думать о собственном самообразовании и выкраивала время понемногу заниматься игрой на рояле и французским языком.
В этой упорядоченной жизни случались небольшие события, разнообразившие монотонные будни. Несколько раз в Вену приезжала фрау Фабиани, дабы лично вести переговоры с редакторами и издателями, и семейство Реган любезно настояло на том, чтобы пригласить матушку фройляйн Фабиани к обеду. По этому случаю фрау Фабиани держалась безупречно, прямо-таки изысканно, и упомянула также о сыне, студенте-медике, который, несмотря на свою молодость, уже начинает играть политическую роль в университете и недавно по случаю студенческого вечера произнес речь, вызвавшую много откликов.