Тернистый путь
Шрифт:
— Что вам угодно от комитета?
— Ничего! — вызывающее ответили нарушители порядка. — Мы желаем присутствовать во время ваших разговоров.
— Заседание комитета закрытое, вы не имеете права здесь находиться.
— Почему закрытое? Какие могут быть тайны от нас? Мы будем присутствовать — и все!
Погорячились, понервничали, начали успокаиваться. Члену нашего комитета, казначею Нуржану Шагину Сыпан сказал следующее:
— Смотри, Нуржан, держи язык за зубами! А то я тебе быстро найду подходящее место.
Сыпан со своей свитой удалился, но заседание комитета было сорвано.
В
Заседание продолжалось до вечера. Перед заходом солнца у дверей неожиданно началась какая-то сутолока, послышались недовольные возгласы:
— Куда лезете? Чего напираете, и так тесно!
— Что случилось?..
Мы увидели, что сквозь толпу пробирались к нам поближе пять-шесть служителей культа с сердитыми лицами. Это были известные «святые» Акмолинского уезда — хальфе Галаутдин, достопочтенный мулла Омар и другие муллы. Мы вынуждены были прервать заседание и спросить, что нужно этим людям.
— Пока ничего, — неопределенно ответили муллы и, сев в переднем углу, начали между собой о чем-то совещаться. Затем Галаутдин неожиданно приблизился ко мне и предложил:
— Господин Сакен, вы должны прекратить выступления на несколько минут.
— Зачем?
Выступающий умолк, в зале наступила тишина.
— Подошло время намаздигер. [17] Прервите собрание, идите все на вечернюю молитву, — предложил хальфе.
— Нам сейчас некогда, хальфе, — возразил я.
— Что значит некогда? Болтать вы находите время, а совершить намаз некогда? Сейчас же идемте на молитву, — приказал Галаутдин.
— Но мы не совершали омовения, — продолжал упорствовать я. — Мы не готовы к намазу.
17
Намаздигер — время вечерней молитвы.
— Омовение вы еще успеете совершить. Сейчас прервите собрание и идемте на молитву, не то время намаза пройдет, — холодно, с нотками угрозы, продолжал хальфе.
Как тут быть? Меня задела за живое настойчивая наглость Галаутдина. Я оглядел лица своих товарищей, увидел напряженного, готового к схватке Бакена Серикпаева и чуть заметно кивнул ему. Он понял меня и сказал решительно и громко:
— Не говори глупостей, мулла!
Вслед за Бакеном с места вскочил Омирбай:
— Дай мне слово, Сакен!
Я предоставил ему слово. Муллы притихли в некоторой растерянности. Все присутствующие в зале затаили дыхание, ожидая, чем же кончится эта небывалая схватка молодежи со служителями культа.
Омирбай смело начал:
— Вы, муллы, обманываете народ, морочите нам голову, висите как дармоеды на народной шее! Вы двуличны, говорите одно, делаете другое, красноречивые и хитроумные лжецы! Покаетесь ли вы когда-нибудь в своих нечестных проделках? Почему вы
Муллы удалились ни с чем…
На этих примерах я хочу показать, что и волостные, и муллы действовали заодно против наших нововведений и всячески пытались оказать давление на наш комитет.
Надо сказать, что не только в Акмолинске, но и всюду по Казахстану, в той или иной степени успешно, духовная знать и бывшие царские чиновники единым фронтом шли против комитетов, пытались протащить в жизнь свои решения, навязать населению свои взгляды и по-прежнему остаться у власти.
Приведу еще один пример более позднего периода.
Это было во время колчаковщины.
Алаш-орда сосредоточилась в то время в двух местах: в Семипалатинске, где ею руководил Алихан Букейханов, и на западе Казахстана, в Уральской области, в Жымпиты, где руководителем был Жаханша Досмухамметов. Активными деятелями алаш на западе были Халель, упомянутый волостной Салык и другие.
Однажды все руководство западной алаш-орды собралось на квартире Халеля по случаю приезда известного хазрета Куаная, весьма высокого почетного гостя. Лично знали Куаная и относились к нему с уважением татарские и башкирские муфтии [18] в Казани и Уфе. Естественно, что здесь смотрели на него с подобострастием и называли «хазрет».
18
Муфтий — мусульманский правовед, толкователь корана, представитель высшего духовенства.
«Хазрет» Куанай сидел величественный и сердито-важный. Глядя со стороны, можно было подумать, что это пожаловал сам будда, до того неподвижен и значителен Куанай. Он молчит, зря слова не вымолвит, а если и скажет что, то каждое его речение воспринимается как божий дар. С олимпийским спокойствием взирает хазрет на свою паству, а члены правительства сидят скромно, тихо, как ученики перед учителем. Иногда в их угодливых взглядах на Куаная можно прочесть собачью преданность, так и кажется, что вот-вот они завиляют хвостами, как верные псы перед хозяином. Тут же сидел и глава правительства Жаханша Досмухамметов. Он в новеньком, с иголочки, изящном мундире, похожий па персидского военачальника Ризашаха. Жаханша обворожителен, хочешь — не хочешь, а так и тянет еще раз посмотреть на него. Жаханша— глава алаш-орды, Жаханша казахский хан…
Но Жаханша сидит без головного убора. И голова его не обрита по обычаю, на голове Жаханши буйная шевелюра. Полагалось бы сидеть ему в голубой тюбетейке и в меховой шапке хана, украшенной драгоценными камнями и узорами. Но нет на его голове даже тымака.
Жаханша, будто поняв вдруг свой недостаток, провел ладонью по волосам, пригладил их. Пристально проследил хазрет за движением Жаханши. Под левым глазом Куаная чуть заметно дрогнул мускул, и хазрет вдруг поднял голову, словно беркут, избавленный от кожаного колпачка. Неподвижным взглядом он впился в лицо Жаханши. Присутствующие испуганно затаили дыхание— что будет?