Терновый венец офицера русского флота
Шрифт:
Город — призрак, город — труп…. Обитатели этих сумрачных полуруин сами походили на призраков — худые, бледные, оборванные.
Они скользили вдоль домов опасливой походкой, озираясь — нет ли облавы, не гонятся ли грабители.
Английский журналист А.Рэнсон, побывавший в Петрограде в 1918 году писал: «Улицы были едва освещены, в домах почти не было видно освещенных окон. Я ощущал себя призраком, посетившим давно умерший город».
На мой взгляд, весь ужас, происходивший в Петрограде в 1918 году, сумел запечатлеть и передать потомкам свидетель событий, сам переживший этот год в Петрограде, художник К.С.Петров-Водкин
«Петроградская мадонна».
В этом образе художнику удалось гениально воплотить и строгий колорит фресок Джотто и вопрошающие глаза новгородских древних икон.
За спиной мадонны — Петроград, торговые ряды на Невском, оклеенные листовками, длинные людские очереди за хлебом. Молодая работница с младенцем на руках стоит на балконе. Она смотрит не на улицу заполненную голодными очередями, а на нас — будущих зрителей. Лицо ее измождено. Лицо же младенца художник вообще изобразил в пол-оборота, что бы зритель не видел следов голода на лице ребенка и лишь тоненькие ручки младенца, которые сжимает мать, выдают это.
Первый и второй планы на картине максимально противопоставлены пространственным решением. Первый план приближает фигуру женщины с ребенком к зрителю, а город показан сверху, словно с птичьего полета, в сильном масштабном сокращении и искривлении. Когда смотришь на картину, на этот искривленный и исковерканный, некогда прямолинейный и блистательный город, невольно охватывает непонятная тревога… Чем больше смотришь, тем больше начинает казаться, что на картине беззвучно, как в безвоздушном пространстве ломаются на куски длинные улицы, что дома колеблются и вот-вот осядут и развалятся. На мгновение кажется, что город на картине сжимается в гармошку, свивается в спираль и раздувается в кособокий энтелехический объем, бессмысленной, мертвой, бездуховной материи мертвого города…
Картина «1918 год в Петрограде» — сильное художественное полотно, документально засвидетельствовавшее ужасы Петрограда в 1918 году, после прихода к власти большевиков.
Об этом жутком времени писала жена русского офицера лейтенанта Бахтина, Ольга Бахтина, оказавшаяся в 1918 году в Петрограде с маленькой годовалой дочерью Нелли на руках:
«…Когда мы вернулись в Петроград… в Петрограде — голод и разруха. Невозможно было достать молока для ребенка… Но выхода не было, надо было выживать…».
По весне начался исход жителей из города… Простым обывателям было страшно и обреченно в голодном, промерзшем за зиму, опустошенном грабежами и реквизициями Петрограде. Продовольственный дефицит весной обернулся настоящим голодом. Исчезли пресловутые «хвосты» — очереди, появлявшиеся раньше у дверей продовольственных магазинов. Исчезли — потому, что покупать больше было нечего.
Основные продукты, а именно хлеб, капуста, огурцы, изредка солонина, распределялись большевиками в ничтожных количествах по карточкам. Мыло, свечи, керосин с началом лета также распределялись по карточкам. В городе процветала спекуляция
В июне, почти в то же время когда в Петрограде находился и Садовинский, в город вернулась княгиня Лидия Васильчикова. В своих воспоминаниях «Петроград. 1918» она передает весь ужас доведенного до крайности, разрушающегося и умирающего города:
«Мы приехали в Петербург рано утром… У выхода из вокзала мы заметили красноармейца, проверявшего документы у всех приезжающих. Стоявшую перед нами крестьянку с мешком картошки он заставил повернуть обратно. Когда пришла моя очередь, он меня сурово оглядел, развернул мой немецкий “ausweis”, увидел немецкую печать и буркнул: “Можете пройти”.
Я никогда не забуду моих первых впечатлений. Ведь мы покинули Петербург лишь год с небольшим тому назад! На главной улице города, Невском проспекте, я насчитала одиннадцать мертвых лошадей, которых никто даже не потрудился убрать. Запустение было так поразительно, что оно казалось искусственным. Я никогда не поверила бы, что буквально за несколько месяцев город смог так драматично измениться. Когда мы поехали вдоль обычно шумной набережной, безлюдность была еще более ужасающей».
Пробираясь 25 июня 1918 года по заброшенному и грязному Петрограду на Васильевский остров, на бывшую Николаевскую набережную, в здание Морского корпуса, в его родной и навсегда оставшийся в памяти светлой и яркой страницей учебы корпус, Бруно Садовинский узнавал и одновременно не узнавал любимый город. Контраст с дореволюционными временами, с тогдашним блеском и великолепием, чопорностью и торжественной яркостью, богатством и деловитостью столицы Российской империи был неизмерим.
Офицер Российского императорского флота А.Гефтер в своей книге «Секретный курьер», следующими словами вспоминал в недавнем прошлом блестящую столицу:
«Рысаки и… автомобили проносились полным ходом по широкой торцевой мостовой, взлетая как на трамплин, на крутую арку мостика у Зимнего дворца. Проносилась придворная карета. Медленно, небрежно волочили сабли гвардейцы, проходили стройные правоведы в треуголках и пажи в лакированных касках с медным шишаком. Шли девушки с гувернантками, держа на ремешке породистую собачку, стуча сапогами проходили разводящие караул огромные и серьезные гвардейцы, проносилась коляска вдовствующей государыни с седобородыми конвойцами на запятках…
Проносилась карета посла. В Зимнем дворце горели ярко зеркальные стекла, отражая лучи заходящего солнца».
Садовинский шел вдоль фасада Морского Корпуса, который выходил на Неву, ограниченный с одной стороны 11-й, с другой 12-й линией Васильевского острова. Бруно вспомнил, что до революции против крыла здания, выходящего на 11-ю линию, размещался женский Патриотический институт, а со стороны 13-ой линии размещался женский Елизаветинский институт. В его время по этому поводу кадеты шутили: «Среди двух роз сидел матрос».
По фасаду здания Морского Корпуса тянулась колоннада — белые колонны на желтом фоне. Он прошел к левой стороне здания, к парадному подъезду — подъезд был заколочен. Пришлось поворачивать за угол и идти через боковой служебный вход.
Наконец, Садовинский вышел на широкую лестницу, поднимающуюся на второй этаж в приемный зал, где прежде, располагались в ожидании, пришедшие в корпус проведать кадет, их родные и знакомые. Вдоль невского фасада здания размещался большой кабинет, бывший раньше кабинетом дежурного по корпусу. В конце коридора, он хорошо помнил, размещалась лавочка, а после поворота вдоль 11-й линии были классы и кабинет физики. Против него в коридоре — Компасный зал. Пол в этом зале выполнен из паркета в форме картушки морского компаса с указанием сторон света.