Терпеливый снайпер
Шрифт:
– А убивать? – Эти слова вырвались будто сами собой. – Убивать – это тоже восхитительно?
Он воззрился на меня чуть ли не в шоке. Так смотрят на человека, который посреди концерта вдруг выстрелил из пистолета.
– Я не убиваю, – сказал он.
– Многие полагают иначе.
Он выбросил недокуренную сигарету, подошел ближе, огляделся, словно чтобы убедиться, что нас никто не слышит.
– Ты не путай… Одни мечтают и при этом сидят ровно, другие мечтают и воплощают свои мечты. Или хоть пытаются. Вот и все. А жизнь крутит барабан в русской рулетке. И никто ни за что не ответственен.
Он помолчал. Полицейские сели
– Представь себе, – сказал Снайпер, глядя им вслед, – город, где нет ни полиции, ни арт-критиков, ни галерей, ни музеев… Есть улицы, на которых каждый волен выставлять что пожелает, писать что захочется и где заблагорассудится. Город, полный красок, метких фраз, размышлений, побуждающих мыслить, подлинных, жизненных посланий. Праздник, куда приглашены все и никто никогда не остается за бортом… Представляешь себе такое?
– Нет.
Его лицо снова озарилось открытой широкой улыбкой.
– Вот о том и речь. Это общество дает мало возможностей взять в руки оружие. Как я беру свои спреи… Я уже говорил: граффити – это герилья в искусстве.
– Ну что это за неуместный радикализм? – возразила я. – Искусство имеет дело и с прекрасным тоже. Да и с идеями кое-какими.
– Уже нет. Сейчас, возможно, и заслуживает уважения только то искусство, которое сводит счеты. Улицы – это полотно. Говорить, что без граффити они будут чистыми, – значит лгать. Города отравлены. Отравлены автомобильными выхлопами и дымом из фабричных труб… и все обклеено плакатами, призывающими покупать то или это, голосовать за того или этого, а на дверях магазинов изображены кредитные карты, которые там принимают к оплате, и всюду пестрят рекламные баннеры и афиши кинопремьер… а камеры на каждом углу вторгаются в нашу частную жизнь. Почему никто не называет вандалами политические партии, которые навязывают нам свой мусор перед выборами?
Он замолчал и наморщил лоб, словно соображая, не забыл ли он в своей речи упомянуть что-нибудь важное.
– Мы должны… – начала я, но он перебил, не обратив внимания на мою попытку:
– Знаешь, какой будет мой следующий проект? Собрать столько райтеров, сколько можно будет, и послать их расписывать борт этого трансатлантического чудища, которое затонуло год назад… Лайнер и сейчас еще торчит на скалах какого-то итальянского острова… Так вот, послать их туда, чтобы за одну ночь расписали этот монумент человеческой безответственности, бессовестности и глупости. И написали снизу: «Мы заслужили наш Титаник».
– Хорошая идея, – согласилась я.
– «Хорошая» – мало сказать. Гениальная идея.
Он положил мне руку на плечо. У него это вышло очень естественно. А я замерла и онемела, как слабоумная дурочка, как какая-нибудь сектантка, ошеломленная проповедью своего гуру.
– Граффити – это единственное, что живо в искусстве, – припечатал он. – Сейчас, когда есть Интернет, струя краски из баллончика способна превратиться в мировую икону всего лишь через три часа после того, как эти мазки, сделанные где-нибудь в пригороде Лос-Анджелеса или Найроби, будут сфотографированы… Граффити – самое благородное из искусств, потому что райтер не извлекает из своего творения выгоды, не пользуется его плодами. Его не затронули рыночные извращения. Это – асоциальный выстрел, попадающий в самую сердцевину. И пусть даже художник потом сам продастся с потрохами, но его работа навсегда останется там, где была сделана, – на улице, и продана не будет.
Он повернулся и пошел. И уже через несколько шагов был у первого перекрестка, где начинался испанский квартал – его территория, его убежище. Спустя полминуты я очнулась и бросилась за ним, надеясь, что по его следу найду место, где он прячется. Но когда добежала до угла, никого уже не увидела. Снайпер исчез.
«Граф» Онорато появился утром, вскоре после того, как я ему позвонила. Припарковался на стоянке такси возле отеля и согласился прогуляться со мной на другую сторону улицы через мост, служивший входом в замок и в морской порт. Прошли и остановились у парапета, оглядывая голубую излучину залива, а в отдалении – серые высоты Мерджеллины. С пытливой улыбкой на смуглом, арабского типа лице, встопорщившей подстриженные усики, он расспрашивал меня о ночных приключениях. Все ли, мол, прошло так, как я хотела, и так далее. Не углубляясь в подробности, ответила, что да, что все. Что просто роскошно. Но что мне еще требуются его услуги. На этот раз – информация.
– Ну разумеется, – ответил он.
Но взгляд, где внезапно мелькнуло опасение, говорил, что совсем даже не разумеется. Что в нашей истории с райтерами «граф» Онорато дошел до той точки, куда было ему позволено дойти, и даже самую чуточку дальше. Что и у доверия, и даже у денег есть свой лимит. Я успокоила таксиста, заверила, что не стану просить о новых встречах. И что хочу всего лишь уточнить сведения, полученные от него же дня два назад.
– А что я сказал? – осведомился он не без тревоги.
– Что Снайпер работал волонтером на реставрации одной церкви в Неаполе.
Он немного помедлил, словно высчитывая, где проходит граница между информацией и доносом. Как мне показалось, память о тысяче евро, полученных вчера, и надежда получить еще сильно повлияли на результат этих вычислений. А границу – сдвинули.
– Ну да, работал, – подтвердил он. – Церковь Благовещения.
Я не моргнула глазом, не дрогнула ни единым мускулом и даже не крякнула. Ничего. Продолжала безмятежно любоваться отдаленными вершинами, где, если верить легенде (а верить ей не надо), был похоронен Вергилий.
– Благовещения… – повторила я рассеянно, так, словно думала о чем-то постороннем.
– Именно. Опять же – в испанском квартале.
– А где там?
– На спуске к Монтекальварио, слева. Чуть-чуть не доходя до площади. На самом деле это не церковь, а часовня – и жутко запущенная. Но однажды случился там падре Пий, и он сумел поднять людей. Жители два месяца ее реставрировали, благо власти выделили кое-какие деньги… Ну, горбунчики, как местные, тоже примкнули, приняли участие. Настоятель – человек молодой, из тех, что открыты новым веяниям. Современных взглядов. Предоставил райтерам пространство, а они за это не малюют граффити на стенах других церквей.
Я медленно повернулась к таксисту. Медленно и осторожно. Интерес следовало проявить умеренный. Спокойный.
– И в чем же была их помощь?
– Расписали часовню изнутри – и стены, и купол. Так что ее называют даже «Церковь Благовещения Граффитчиков»… Все внутри изукрасили своим художеством. Сами понимаете, не очень высокого качества. В обычном их стиле… Но есть все, что полагается, – святые, голубки, ангелы и всякое такое прочее… Росписи еще не окончены, но поглядеть любопытно. Могу сводить вас, если интересно.