Терракотовая старуха
Шрифт:
Сколько раз хотела, но так и не решилась зайти. Вдвоем – совсем другое дело. Что тут особенного? Две женщины заходят в кафе, чтобы поговорить о настоящем и будущем. Спокойно, как будто у них не было никакого прошлого. Просто сесть и поговорить.
– В «Сайго-он»? – Яна переспрашивает недоверчиво. – Думаешь, там все осталось по-прежнему, как раньше?
Угол Литейного и Невского. Отсюда – подать рукой.
Раньше здесь собирались непризнанные гении. Пили крепчайший кофе – фирменный напиток, которым они запивали презрение к советскому миру. Их губы были подернуты усмешкой: легкий цинизм, подтопленный рефлексией.
Те, кто пробились, стали оправданием их круга. Теперь они думают – целого поколения. Состарившиеся утята могут гордиться: знакомство с лебедями – само по себе удача и успех. Проходя мимо, я оглядываю высокие двери: а может быть, втайне презирать?
Гордость и тайное презрение. Русский роман, который напишут лузеры, пустив на это остатки своих никчемных жизней. Красной нитью в нем будет сверкать советская мысль: чтобы стать виннером, надо научиться приспосабливаться, наступать на горло собственным песням. Утятам кажется, будто у них тоже были свои песни. Просто они не приспособились. Не пожелали переступить через себя...
Когда я работала на Фридриха, здесь, правда совсем недолго, торговали итальянской сантехникой – раковины, унитазы, кафельная плитка. Сколько раз проезжала мимо, смотрела на сантехнические витрины: яркий кафель, краны, выгибавшие лебединые шеи.
– Да брось ты! – Яна отмахивается. – Какие унитазы... Всю жизнь на этом углу – кафе!
– Ты просто не помнишь...
Яна пожимает плечами. В те годы она сидела с нашими детьми.
– Ну что, зайдем? Посидим, выпьем винца.
Лузер, живущий во мне, замирает на мгновение: вино, которое подают в кафе, стоит бешеных денег. Я разучилась тратить на себя.
– Выпить? С удовольствием. Отличная мысль! – я подхватываю неверным голосом.
– Или сперва – по кофейку? Что-то я ужасно замерзла... Это ты у нас – спартанская героиня. Зима, а ходишь в курточке... – она снимает шубку, бросает на спинку стула. Небрежно, как и подобает богатой женщине. – Ну, рассказывай... Как? Что?
Я пристраиваю куртку, снимаю вязаную шапочку. Наше прошлое связано замысловатым узором: дети, мужья, любовники. Мне не хочется об этом говорить.
Днем здесь совсем мало посетителей. Молодая пара: парень с девушкой – устроились в дальнем углу. Джентльмен, занявший место у входа, листает газету. Из динамиков льется тихая музыка. Ее не надо перекрикивать. Посетители могут поговорить тихо и спокойно.
Наш разговор не клеится. Как-никак прошло пятнадцать лет.
– Ваши два капучино, – девочка-официантка приносит заказ. У нее милое личико, не обезображенное агрессивной косметикой. Похожа на студентку-филолога. В Европе принято подрабатывать. К примеру, официанткой в кафе.
Краешком чайной ложки я касаюсь сливочной пены. Пенный куполок посыпан чем-то коричневым, похожим на шоколадную крошку.
– Поня-ятно, – Яна делает знак официантке. – Все те же
Девушка-официантка выходит из-за стойки.
– Французское, испанское, итальянское... – моя подруга просматривает винную карту. Европейскую карту здешней местности, анклава уюта и спокойствия. Среди наших волчьих равнин.
– Ну, и как тебе? – Прежде чем принесут заказ, у нас есть время осмотреться.
– Ничего, – я киваю. – Симпатично.
Дизайнеры, оформлявшие новый интерьер, сыграли на прошлом. Выбрали компромиссный вариант: развесили фотографии прежних посетителей, которые называли друг друга гениями... Родись Иван в прежние времена, мог бы стать одним из них...
– Какой Иван? Ах, этот... – она тянет разочарованно. – Да брось ты! Не говори глупости. С чего ты взяла?
Честно говоря, я и сама не понимаю, откуда у меня взялась эта мысль.
– Вот и не выдумывай. Мальчик как мальчик. К тому же – отпрыск богатых родителей. Как пить дать – избалованный. И вообще... Тебе-то какая разница! Дула бы в свою дудку. Главное, выгодный урок...
– При чем здесь богатые родители? Можно подумать, это передается по крови?
– Это? – она щурится. – Что-то я тебя не пойму...
Этого я не могу объяснить. Старые обложки – не аргумент. Если сошлюсь на старые обложки, она ответит: он-то здесь при чем? Библиотеку собрали до него. Пускай не мать, бывшая училка литературы. Но ведь не он...
Подходя к троллейбусной остановке, я думаю: «И все-таки они стоят в его комнате. Что, не нашлось другого места? Во всей огромной квартире?..»
Троллейбус распахивает двери. Я пробираюсь назад, отворачиваюсь к окну.
Дело не в обложках и даже не в абсолютной грамотности. Этот мальчик – другой. Его губы сделаны из натуральной кожи. Мне не представить его шакалом, с холодным усердием терзающим очередную жертву...
– Ничего удивительного, – воображаемая подруга подхватывает мгновенно. – Отпрыск богатых родителей: жизнь, накладывающая неизбывные черты. Ни дня не проучился в советской школе. Ну и где он научится вгрызаться?
– Вот-вот, – я усмехаюсь. – Запущенный ребенок.
Голос водителя возвращает меня к жизни. Чуть не проехала свою остановку. Оторвавшись от заднего стекла, я пробираюсь к выходу. Гипермаркет, цивилизация новых виннеров, сияет огнями реклам. Издалека он похож на океанский лайнер, того и гляди тронется в путь.
По выходным сюда приходят целыми семьями: дети, родители, старики. В этой пьесе им достались роли дедушек и бабушек. Шопинг – демонстрация единения, нерушимости семейных уз. Администрация это учитывает. Для каждого возраста предусмотрены свои развлечения: кафе, рестораны, бутики. На первом этаже оборудована детская комната. Малыши под присмотром воспитателей резвятся в загончике с шарами. На склоне жизни эти дети обязательно вспомнят. Я пытаюсь представить себе их будущее: вот они стали стариками и старухами, уселись в глубокие кресла. Седина, морщинистые руки... В их памяти осталось красивое детство, расцвеченное всеми цветами радуги: шары – упоительная игра. Вспоминая, они шевелят старческими губами...