Территория моей любви
Шрифт:
Через какое-то время все в том же Доме кино за очередным застольем я представил Таню друзьям как невесту, официально сделав ей предложение.
Вскоре мы всей компанией отправились в экспедицию на съемки фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». И Таня с нами.
Помню, предварительно мы крепко затарились алкоголем. Сели в поезд «Москва – Грозный», заняли места в спальном вагоне, и Таня сказала, что никогда не ездила на нижней полке, потому что ребенком ее всегда загоняли наверх, а уже став взрослой, сама по привычке занимала всегда верхнюю полку, потому что, как правило, была самой легкой в купе.
Проспект
Я ответил:
– Вот сегодня и попробуешь, каково оно.
Это были еще старые СВ: на двух пассажиров, но с полками, расположенными одна над другой. Я занял верхнюю полку и отправился в соседнее купе, где уже накрывалась поляна для долгого и горячего обсуждения будущего съемочного периода…
Очнулся я от чьих-то всхлипываний и обнаружил себя лежащим на полу. У моих ног сидела зареванная Таня, как выяснилось, всю ночь пытавшаяся поднять бесчувственное тело, так и не добравшееся до верхней полки.
За полтора года до описываемых событий. На съемочной площадке фильма «Станционный смотритель» – Никита Михалков (в роли Минского), внизу у колеса – режиссер Сергей Соловьев, на облучке пролетки – Николай Пастухов (в роли смотрителя Вырина).
Могу представить ее состояние. Вместо того чтобы остаться наедине с возлюбленной, жених сначала полночи пил водку, спорил с приятелями о кино и в итоге вырубился. Вот и вся предсвадебная романтика.
Я чувствовал себя чудовищем, испытывал жуткий стыд и старался, как мог, искупить грехи…
Кстати, именно в том поезде Таня сказала замечательную фразу, вошедшую потом в фильм «Раба любви»: «Вот когда окно грязное, тогда и за окном все кажется грязным». Эти слова в фильме произносит Елена Соловей, сидя в машине у Родиона Нахапетова.
Расписались мы уже в Грозном. Свадьба получилась смешной. Тогда полагалось ждать три месяца после подачи заявления, а у нас времени не было – мы каждый день с утра до ночи снимали, торопились все успеть, пока в горах не похолодало.
В итоге просто взяли операторскую «Чайку» и рванули в ЗАГС, который, кстати, не работал – видимо, по случаю субботы. Все-таки договорились, чтобы нас впустили и зарегистрировали. Вся процедура проходила под истошные крики Тани: по ЗАГСу бегала маленькая серая чеченская мышь и, судя по всему, чувствовала себя очень свободно, а русская невеста запрыгивала то и дело на стул.
Чинной свадьбы с банкетом в ресторане не вышло, погуляли по-походному. Все та же наша развеселая компания: Саша Адабашьян, Паша Лебешев, Толя Солоницын, Сережа Шакуров… – словом, вся группа. Схематически обрисовать всё можно так: вчера просто так выпивали, сегодня днем поженились и уже выпивали на свадьбе, а назавтра продолжили работу над фильмом. Для нас это было главным: все жили только съемками.
Мудрая жена Татьяна
Когда начали жить с Таней, я уже очень много работал, и полная загрузка избавляла от многих проблем, подстерегающих семейного человека. Если бы сидел на месте, каждое утро уходил на службу, по вечерам возвращался домой, может, давно развелись бы. А так удавалось найти оптимальный
Одна из бунинских героинь, кажется в «Жизни Арсеньева», говорит: «Я для тебя… как воздух: жить без него нельзя, а его не замечаешь». Таня как-то подписала этой фразой телеграмму: «Твой воздух».
Многое для Тани было странным и непонятным. Она очень трудно привыкала к тому, что работа и друзья для меня на первом месте, хотя я заранее честно предупреждал ее об этом. Слова тогда Таня услышала, а вот смысл их поняла не сразу – и пыталась как-то сопротивляться, не хотела мириться с неизбежным.
Да, видимо, это трудно было принять. Особенно потом, когда появились дети. Я-то к факту рождения Ани и Темы отнесся спокойно. Родились, и славно. Аня даже какое-то время жила в коробке из-под ботинок, поскольку я не удосужился купить кроватку.
Подруги науськивали Таню, говорили, что убить меня мало. Не скажу, что они были так уж неправы…
Помню, забрав Таню из роддома, я привез их в нашу однокомнатную квартиру на Чехова и отправился с друзьями в пивную. Собственно, мы начали отмечать рождение дочери еще до моей поездки в роддом, а потом просто продолжили. Понимаю, что ничего хорошего в том моем поведении не было, но это было так.
Случалось всякое, но, как правило, все всегда заканчивалось одним и тем же: я напоминал Тане, что честно с самого начала обозначил правила игры: «Сначала кино и друзья, потом все остальное». Тане трудно было свыкнуться с таким образом жизни и мыслей, но даже в самых тяжелых наших жизненных ситуациях никогда не возникало альтернативы – жить вместе или не жить. Да, случались взрывы, всплески взаимного раздражения, но они никогда не носили характера военных действий. Этому способствовали две общие черты наших характеров: отходчивость и юмор.
К тому же Таня продолжала оставаться той замечательной девушкой, что заказала первое, второе и третье.
За примером далеко ходить не надо. Одно время она долго читала чье-то жизнеописание (то ли Гюго, то ли Дюма), а в перерывах пересказывала мне прочитанное – что и когда этот исторический герой делал, как он писал, как жил. И вдруг Таня замкнулась и перестала со мной разговаривать. Я не понял, что произошло. Был тогда сильно загружен очередной работой, поэтому даже не сразу сфокусировал на этом внимание. И только потом осознал, что она уже дня три или четыре со мной разговаривает как с человеком, который натворил что-то предельно нехорошее. Я долго пытал ее, она не отвечала. Я выспрашивал: «Танечка, что? Расскажи!» Она молчала и только плакала, что приводило меня в дикое отчаяние, потому что я даже не понимал причины ее слез.
Безмятежные 1970-е
Наконец, лишь через несколько дней, когда нам обоим стало совсем невмоготу, она рассказала, что, оказывается, у Дюма была любовная связь с горничной. Я обомлел. Говорю:
– Танечка, а я-то при чем здесь?
– Ну вот так, – сказала Таня. – Все вы такие.
Я хохотал до истерики. И тут я понял, что все, что Таня смотрит или читает, она автоматически экстраполирует на нашу жизнь или даже на меня одного. Стоило ей увидеть картину, в которой происходила семейная драма, измена или еще что, это мгновенно меняло ее настроение и превращалось в целый поток трогательных, смешных, несправедливых, но очень искренних обвинений.