Территория нелюбви
Шрифт:
18.5
Войдя в свою спальню, я мягко прикрываю дверь, задавив в себе порыв долбануть ею со всей дури. Не надо давать этим налётчикам лишнюю пищу для обсуждения. Нет, ну нормально? У меня ж там судьба решается! А через час меня ждёт клиент… в часе езды отсюда. Чёрт! А я здесь — в спальне! Быстро пишу сообщение и отменяю встречу — один вопрос закрыт. Но в гостиной по-прежнему говорят обо мне… Без меня!
Шумоизоляция у господина Рябинина
— Да я не понимаю, о чём Вы говорите?! — кричит Настя. — Это какая-то бредятина! Моя жизнь, знаете ли, тоже была не сахарной! Вы же ничего про меня не знаете! Я не чаяла, как вырваться отсюда! Да я Богу молилась, чтобы он дал мне доброго порядочного мужа!
Эх, жаль, что папа Валик не молился Богу!
— Анастасия, мы сейчас говорим о другом, — мягко напоминает Одиссей.
— Вы сейчас говорите обо мне! А у меня с самого детства незаживающая психологическая травма!
Настя, что ты лепишь?! Какое детство? Тараканы в твоей башке аплодируют стоя!
— Травма? Как любопытно… — вкрадчивый голос Одиссея едва слышен. — А Вы, случайно, свои детские рисунки с собой не прихватили?
Ну зачем он её стебёт прилюдно? Я прижимаюсь к стене и изо всех сил напрягаю слух…
— Что, плохо слышно? — шепчет мне на ухо папин голос, а я вздрагиваю от неожиданности и встречаю его смеющийся взгляд.
Но мне не стыдно — я злюсь!
— Пап, — грубо хватаю его за лацканы, — ну ты ведь… ты же такой красивый и умный мужчина!
— Начало мне нравится, — он улыбается, быстро чмокает меня в нос и, обняв за плечи, подталкивает к моей комнате. Я не сопротивляюсь.
— А мама… она ведь такая расчётливая, — проглатываю слово «ограниченная», — она совсем тебе не подходит! Ну как же ты мог с ней?
Мы входим в комнату и, развернувшись, я ловлю папин растерянный взгляд.
— Да я в то время не особенно и задумывался, — пожимает плечами. — И какой уж там ум… в молодости?..
— А я не про тогда, а про сейчас! Ты же… Вы же с ней…
— Да ничего мы с ней, — он удивлённо округляет глаза. — Клянусь тебе, ничего не было!
— А подарки? Часики… сережки…
Ой, дура-а! Зачем я вообще об этом спрашиваю?
— Какие подарки? Ну, давал я ей пару-тройку раз денег, чтобы она с тебя их не трясла… А чем уж она себя там одаривала — мне как-то…
— Правда? — задаю идиотский ненужный вопрос, смеюсь и сама же себе отвечаю: — Правда.
— Напридумывала себе, — игриво ворчит папа и обнимает меня.
— Я просто… очень тебя ревную, — смотрю ему в глаза. — Извини, наверное, я жуткая собственница.
— Для меня это сюрприз, — его глаза и губы улыбаются. Он не злится.
— Для
— А знаешь, я очень рад, что меня ревнует такая красавица.
Рад?! Серьёзно?
Я подумала, что это… как-то неправильно…
Папа поспешил вернуться за стол переговоров, меня же оставил здесь и попросил не выходить. Ничего не могу обещать. Судя по его весёлому настроению, мы ведём в счёте. Видимо, этот пухлый кудряш действительно профи. Надеюсь, эти налётчики скоро вылетят отсюда. Я подхожу к зеркалу и долго разглядываю своё отражение.
Красавица… Хм…
Из кучи новых тряпок, подаренных папой, сегодня я выбрала неброский чёрный джемпер и чёрные джинсы. Они почти такие же, как у меня были, только в двадцать раз дороже. И никакого лоска. Никаких красок… Как мелкая чёрная букашка. И лицо совсем детское… Как школьница! Неудивительно, что при знакомстве с новыми клиентами мне каждый раз приходится доказывать свою компетентность. Пожалуй, всё же следует над собой поработать. Но потом. А сейчас…
Осторожно приоткрываю дверь…
— Тва-арь! — истеричный вопль Насти слышен, наверное, даже за пределами дома. — Да ты теперь должен мне алименты за все годы!
Одуреть!
Я с досадой понимаю, что маме уже всё известно. Это ж она теперь папе весь мозг высосет! Интересно, а она действительно может потребовать алименты? Хотя, наверное, уже нет…
— Скотина! Ты меня использовал!
Я почти у самой лестницы, но в общем гудящем ропоте голосов Одиссея слышно очень плохо, зато усатую громилу — отчётливо. Она требует каких-то подробностей, а оперуполномоченный придурок ржёт.
— У меня был сложный период — послеродовая депрессия! Я была сама не своя! — в мамином голосе слышны слёзы, и мне хочется жёстко заткнуть ржущую глотку опера.
— Но Вы же должны помнить, с кем Вы… э-э… пересекались, — нетерпеливо настаивает усатая.
Да ей-то какая разница?
— Но я не помню! — взвизгнула мама. — Послушайте, я хочу подать заявление об изнасиловании!
Чего-о? Она с ума, что ль, сошла?
— Вы должны мне помочь! — слёзно настаивает мама. — Я была не в себе, а он воспользовался моим бесчувственным телом!
— Прошу прощения, Анастасия, — сочувственно проговорил Одиссей. — Но это уже… тела давно минувших дней.
— Вы тут все за него, предатели! Ведь я — мать-одиночка! Я же обратилась к вам за помощью! И у меня есть доказательство изнасилования — это Айка! Я всегда подозревала, что такое чудовище могло родиться только от преступника!
— Пасть свою закрой! — негромкий голос папы заставил всех стихнуть. — Самка шакала ты, а не мать! И даже не смей приближаться к моей дочери!