Территория нелюбви

Перова Алиса

— А то что? Неужели снова изнасилуешь?

— Губу закатай, дура!

— Даже не думай, Рябинин, что я такое забуду! — угрожающе шипит Настя. — Я найду на тебя управу, козёл!

— Я бы Вам не советовал, Анастасия Михайловна, — снова загоготал опер. — Не забывайте, что орудие насилия до сих пор при нём…

Идиот! Вот он — истинный голос правопорядка!

Поверить не могу, что этот дурдом закончился! Одиссей вышел проводить возбуждённую делегацию, а заодно и маму, придавленную руинами разбитых надежд. А я, наконец, спустилась в гостиную, где за

большим столом в одиночестве сидит мой бедный папа. Люся тихо поставила перед ним чашку с горячим чаем и деликатно оставила нас с вдвоём.

— Пап, я всё подслушала, — подхожу к нему вплотную.

Он виновато посмотрел мне в глаза и молча опустил голову.

— Пап, я знаю, что всё это неправда, — говорю совершенно искренне, потому что действительно знаю. Я это чувствую.

Я протягиваю руку и, прикоснувшись к его голове, осторожно глажу чёрные жёсткие волосы.

— Я всегда тебе буду верить, пап.

18.6

— Пушок, вернись! Пушок! Да стой же ты!

Утопая по колено в рыхлом снегу, я бегу за непослушной собакой… Бегу изо всех сил! Но снег всё глубже, а сил почти не осталось. Я падаю и больно царапаю ладони о корявый серый наст. Хочется прикрыть глаза и слабовольно сдаться… Мне ведь ни за что не догнать этого резвого пса. Ни за что… Ни за что не остановлюсь!

— Пушок!

Я поднимаюсь и бегу снова. Успеваю заметить, как далеко впереди в свете уличного фонаря мелькает его крупное гибкое тело, а спустя мгновение исчезает в темноте.

Вот чёрт! Ли доверил мне своего друга, а я не уследила. Не сумела справиться даже с такой малостью.

Бегу! Поскальзываюсь и лишь сейчас замечаю свои босые ноги… Где же я потеряла сапоги? Наверное, в сугробе…

— Айка, где ты, падла? — позади бушует бабка Валя. — Убью, скотина, только вернись!

Не вернусь!

Я уже преодолела освещённый участок улицы и теперь вслед за Пушком ныряю в непроницаемую ледяную черноту. Здесь мир словно замер… или как будто это не наш мир. Я пячусь назад, но не нахожу полосу света — улица, освещённая ярким фонарём, исчезла, а вокруг сомкнулся мрак… проглотил меня… И я не знаю, где теперь искать выход… Но откуда-то есть чёткое понимание — мне надо вперёд, только не останавливаться. И я иду… осторожно, на ощупь… И в этой безмолвной пугающей темноте вдруг очень отчётливо слышу голос Ли: «Пушок, дружище, скучал по мне?»

Ли! Слава богу — живой! И рычание Пушка… Нет, это рычание дикого зверя — глухое, низкое… зловещее… Так не скучают.

— Ли, где ты? — зову и протягиваю вперёд руки. Но тут же отдёргиваю, потому что рычание раздаётся снова и совсем рядом. — Ли, ну пожалуйста, мне очень страшно! Ли!..

Его бледное осунувшееся лицо возникает передо мной внезапно. Это просто лицо во мраке, но я так рада, что нашла Ли и что он всё-таки жив… и бросаюсь ему навстречу…

— Ну где же

ты был, Мастер?!

Я протягиваю к нему руки, но ладони вязнут в чём-то тёплом и липком. Ли виновато мне улыбается, а я уже знаю, что это кровь — его кровь. И понимаю — Мастеру больше не выбраться из мрака… Но мне по-прежнему надо вперёд, к свету.

— Мне очень жаль, Ли…

Утробное рычание раздаётся прямо за моей спиной. И в этой ледяной мгле я ощущаю, как мороз пробегает по позвоночнику. Но ведь Пушок не причинит мне вреда… Я быстро оглядываюсь и встречаюсь с рычащей окровавленной и беззубой пастью… бабки Вали. И кричу! Ору во всю глотку, надрывая связки, но звука нет. Лишь белое облачко пара вылетает изо рта, а в темноте звучит отрывистый злобный шёпот:

— Думала сбежать от меня, поганое отродье? Ты мне за каждый зуб ответишь!

Я с силой отталкиваю старую ведьму, разворачиваюсь и бегу… Бегу, что есть сил, не оглядываясь и не чувствуя ног, не видя цели в кромешной тьме… Но верю, что она там, впереди. И я бегу… туда, где обязательно должен быть свет…

Тёплый утренний свет щедро заливает спальню. Один нетерпеливый солнечный луч уже прокрался в приоткрытое окно, окрашивая густой ночной мрак весенними красками. И птицы орут, как ненормальные, — и свистят, и трещат, и хохочут, выдёргивая меня из сна. Замечательные позитивные птахи, своими радостными воплями они способны шугануть даже самый кровавый кошмар. А этот, к счастью, не был самым жутким.

— Айя! — в мою спальню без стука вваливается взъерошенный папа. — Что случилось? Ты кричала…

Я с любопытством рассматриваю господина Рябинина… Бывало, второпях мне случалось надевать футболку наизнанку, но чтобы штаны… И кто?! Вот этот классный мужик! Я усмехаюсь, а он хмурится. Это тоже смешно.

— Что? — недовольно спрашивает он. А я пялюсь на понуро свисающие на его бёдра уши-карманы и, откинувшись на подушки, начинаю громко смеяться, некультурно и обидно тыча в него пальцем.

18.7

Спустя полчаса, смыв под тёплым душем липкий ночной кошмар, я вхожу в кухню, наполненную солнцем и ароматом раннего завтрака. Молча усаживаюсь за стол и жду. Люся ещё не пришла, поэтому сейчас в её мастерской колдует папа. И тихо ругается себе под нос. Криво улыбнувшись, он ставит передо мной тарелку с подгоревшим омлетом и устраивается напротив с чашкой кофе.

— Расскажешь, что тебе снилось?

Этот рассказ не доставит удовольствия нам обоим. Стоит ли омрачать такое замечательное воскресное утро?

— Я никогда не запоминаю свои сны, — пожимаю плечами и, вооружившись вилкой, цепляю кусочек омлета.

— Ты очень громко кричала, — напоминает папа. — Что, неужели совсем ничего не запомнила?

Я долго и тщательно пережёвываю подгоревшую и пересоленную «вкуснятину» и «вспоминаю»…

— Кажется, я от кого-то убегала.

— Наверное, это связано со вчерашними событиями, — папа хмурится. — Ты переволновалась…

— Да перестань себя накручивать! — я смеюсь. — Кажется, это ты переволновался, а я уже и забыла, что было вчера.