Теряя наши улицы
Шрифт:
Пора расходиться по рабочим местам, я хлопаю Рафу по спине. В этот момент я чувствую на себе чей-то крайне недружелюбный взгляд. Я оборачиваюсь. Мануэль стоит у шкафчика в раздевалке и что-то шипит Сантосу. При этом оба весьма враждебно посматривают на меня, особенно Мануэль. Я отвечаю ему взглядом, смотрю в упор, типа: «Чё-то хотел?». Он отворачивается, но что-то негромко говорит Сантосу, и тот прыскает смехом в кулак. Когда они проходят мимо меня, Рафа уже отошёл на своё рабочее место. Мануэль задевает меня плечом, я оборачиваюсь, опять смотрю ему в глаза. Он отворачивается к идущему рядом с ним Сантосу, и, отойдя на несколько шагов… громко и отчётливо говорит по-английски нечто такое, отчего у меня чуть уши не сворачиваются и волосы не встают дыбом. Они скрываются в грохочущем, лязгающем цеху под гогот Сантоса. Это не похоже на наезд. Это
Мануэль как ни в чём не бывало, ходит, насвистывая вокруг станка. Он уже загнал Нира на стол прочищать вентиляционное отверстие. Я не успеваю прикинуть, что мне делать, я просто перегораживаю ему дорогу и останавливаю его, взяв за широченные плечи. «Мануэль, что ты сейчас говорил в мою сторону?», — но, увидев, как он отводит глаза, я не дожидаюсь ответа и, коротко, размахнувшись, бью его лбом со всей силы прямо в лицо. Он пятится, поднимая к лицу руки, а я, вспомнив, что на моих «ботинках безопасности» стальные наконечники, изо всех сил с ходу припечатываю правым носком прямо по яйцам. Мануэль сгибается пополам и тут на меня всё-таки накатывает ослепляющая ярость, в которую я мгновенно начинаю проваливаться. Следующее, что я помню, это отступивший к стене, абсолютно растерянный Мануэль, с размазанной по роже кровью, бегущий за супервайзером Нир, остановившиеся по всему цеху станки, шокированные лица, и схватившие меня за руки русские рабочие. В руке резак. «Ты лучше иди, погуляй», — полушёпотом торопливо говорит мне дядя Вася. «Сейчас смена Лу, подходи лучше завтра, когда Изя будет, разберёмся». Я киваю, кидаю резак и выхожу из цеха прямо через заводской двор. На улицах идёт дождь. Остаётся забиться в свою подвальную квартиру и пережидать грозу. Шансы сохранить работу и достойное существование ничтожно малы.
На следующее утро стою со всеми в очереди к «панч-ину». Те, с кем раньше здоровался, старательно отворачиваются. Нир вообще чуть ли не выбегает оттуда с оскорблённым видом, хотя ему то, что я сделал? В комнату заходит Изя.
— Алик, ты уволен, — говорит он и чувствуется, что ему самому неловко говорить это. В его добрых глазах сожаление. — Зачем ты так с Мануэлем?
— Да мы так, больше типа в шутку с ним, — бурчу я. Мне трудно что-то сказать в своё оправдание.
— Ничего себе, шутки, Алик — его в «скорую» увезли, четыре шва на лицо наложили, ты что! Кое-как уговорили его не подавать жалобу в полицию. А ты из-за этих шуток только работу потерял.
— Ну ладно, чё теперь делать, — я протягиваю ему руку. — Счастливо. Не поминайте лихом…
— Будь здоров, — Изя жмёт мне руку. — Береги себя.
Я выхожу и, проходя, смотрю на Мануэля. «Сука», думаю, «лишил меня всё-таки заработка. Подсторожить бы тебя, бля, и прирезать. А чем мне ещё теперь заниматься?». Он быстро отворачивается к Ниру.
На улицах свежо и грязно. Дождь шёл вчера весь день, но этой ночью прекратился. Водители автобусов бастуют. Я не знаю, куда мне пойти. Вернее, я знаю, что пойти мне некуда. В свой подвал идти неохота. Но в этом городе абсолютно нет мест, где праздношатающийся человек не был бы как бельмо в глазу, разве что супермаркеты. У кого нет бизнеса, или работы, сидят по своим жалким жилищам и целыми днями смотрят тупые телесериалы, пережёвывают одну и ту же жвачку для мозгов, которую им скармливают. Поэтому пешком, неторопливо отправляюсь всё-таки в сторону дома по Стилз. На Мэри и Флинт-стрит беру в продуктовом штоф «Джека Дэниелса». Мне остаётся только напиться, а вечером прогудеть последние бабки. Что будет дальше? Лучше не думать об этом, потому что я чувствую, как у меня пропадает всякая охота двигаться дальше. Я устал. Я чувствую, как на меня накатывает тяжёлый, глухой депресняк.
5
К вечеру приезжаю в Португальскую деревню. Здесь классно. Тихие улицы с деревьями, ряды одинаковых коричневых коттеджей, приятное освещение уличных фонарей. Какой-то силуэт в темноте ссыт прямо на тротуар, выделяясь на фоне освещённого шпиля башни Си-Эн, самой высокой наземной структуры в мире. Я его не узнаю, пока он не оборачивается. Это Дэнни, почти такой же пьяный, как и я, если не хуже.
— О, Алекс! Мой друг! Алекс, извини, мне так неприятно, но сегодня ничего нет, — у него аж язык заплетается. Он лезет в нагрудный карман, достаёт и протягивает мне слегка погнутый готовый косяк. — Алекс, это я для тебя принёс, специально искал.
— О, спасибо, Дэнни, друг. Курнём прямо здесь?
— Давай, — он протягивает мне зажигалку. — Алекс! Почему бы нам не выпить с тобой пива? Ты же мой друг!
— Ты тоже мой друг, Дэнни! С удовольствием выпью с тобой пива, к тому же у меня сегодня хуёвый день был, надо расслабиться, отвлечься типа.
— А что случилось? Алекс?!
— Да так много всякой хуйни.
— Я тебе всегда говорил, Алекс, у тебя хуёвый район! Там же ниггеры одни! Как ты там живёшь? Меня всегда поражало, как такой человек как ты может жить в таком районе — тебе обязательно надо перебираться сюда.
— Посмотрим, Дэнни. Надо сначала новую квартиру поискать, — спорить неохота. Видно, что человек пьян и говорит искренне. А то, что люди полны предрассудков — это, к сожалению, наша реальность.
Мы докуриваем и заходим в шумный спортивный бар, полный местных, португальских пацанов, друзей Дэнни. Он шумно знакомит меня со всеми, мы протискиваемся к барной стойке. На экранах телевизоров идёт лиссабонское дерби, «Бенфика»-«Спортинг».
— Алекс, выбирай что хочешь, я угощаю! Давай сначала по «Б-52»?
— ОК.
После коктейля берём по пиву, треплемся о том, о сём. Пробиваю за кокаин — мне кажется, что у меня кризис и что от этого поганого настроения надо избавиться хоть как-то, любой ценой. Сегодня ночью надо оттянуться по полной, а дальше будь что будет. Дэнни вызванивает своего дружка, Анаривала. Тот обещает приехать в течение часа. К нам присоединяется Педру. Знакомимся. Когда я пожимаю ему руку, Педру морщится от боли:
— А ты не мог бы потише, брат? — и показывает свои руки в каких-то волдырях и шрамах.
— Извини, брат, не знал, что у тебя руки обожжены.
— Да они не обожжены, тут типы были, с розочкой на меня кидались. Я лицо закрывал, — здоровый пацан, на лице тоже шрамы. Видно, что он не врёт, не колотит понты, говорит с равнодушием, потом задумывается, смотрит в окно. — Дурачков ведь везде хватает.
— Если б ты знал, как я тебя понимаю, — с неожиданной горечью отвечаю я. — Мир полон сволочей. И ведь не понимают, не понимают, суки…
Так бывает в поезде, неожиданно начинаешь доверительно разговаривать с людьми, которых видишь в первый раз и знаешь, что вряд ли когда-нибудь их ещё встретишь. У Педру судьба не из лёгких. Рабочая семья. Отец, строитель из Лиссабона, эмигрировали во время диктатуры Салазара. Ещё пацаном, после школы, он отсидел год за то, что чуть ли не до смерти избил полицейского. С тех пор вечные проблемы с трудоустройством, новые аресты, сроки. Рассказывает мне про какую-то девчонку, немку, которую любил. «Бенфика» забивает гол, и в баре становится слишком шумно. Мы выходим на улицу, покурить, подышать свежим воздухом.
— Нет здесь нам места, Алекс, брат — это чужая страна. Ты ведь, наверное, уже понял, что здесь в реальности англичане всем командуют, остальное пустые разговоры, пропаганда, политика. Видишь, даже по-английски мы с тобой разговариваем не так как они. Слышал, как они разговаривают? «Здравствуйте, как ваши дела». Фальшивые напыщенные ублюдки! Да, я здесь родился. Да я здесь вырос. Но, как видишь, я говорю тебе — это чужая страна для меня. Вот ты хорошо рассказывал про ваши улицы, про уличную жизнь. Знаешь, я с детства каждый год езжу в Лиссабон. Вот, где я чувствую себя дома! Там моя настоящая улица, мой район. Португальская деревня в Мотор-Сити — это не мой район. Здесь у моих родителей дом, в нём у меня есть комната, в которой я сплю, вот и всё. От этого этот район не становится моим родным районом, понимаешь, брат. Я здесь никогда, веришь нет, никогда не чувствовал себя как дома. И у тебя, и у меня есть свой дом, Алекс, братан. Настоящий дом. Но он находится не здесь. Здесь всё искусственное, здесь тебе с детства пытаются навязать какую-то искусственную американскую идентичность, но под всей этой искусственной шелухой — пустота. Там только пустота, Алекс! Там ничего нет. Когда-нибудь мы вернёмся домой, и я, и ты…