Тесей. Бык из моря
Шрифт:
Я отговорился какой-то ерундой, но, когда стемнело, полез по камням вниз, чтобы посмотреть. Протоптанная дикими козами тропа была крута и опасна. Наконец я добрался до крохотного карниза, выходившего на море; вход в пещеру был укрыт глыбами камня. Возле входа располагалось резное изображение, полустершееся от древности, однако я понял, что вижу око. Святилище это было давно заброшено, но на каменной плите перед ним лежали цветы, раковины и пестрые камни.
Мальчику я ничего не сказал, но у матери спросил, знает ли она об этом. Ипполита лишь покачала головой. Потом, сумев разговорить его, она сказала:
– Тесей,
По спине моей пробежал озноб. Но, улыбнувшись, я сказал:
– Он видит богиню, принявшую твой облик. Кто я, чтобы осуждать его?
Зависть вельмож вместе с невежеством селян и так причинили ей достаточно неприятностей.
Наконец с севера пришли вести о том, что за Геллеспонтом разразились великие войны и весь тамошний народ попрятался по крепостям. Говорили, что они сожгли урожай на корню, предпочитая жить как птицы небесные всю зиму, если таким образом удастся изгнать вторгшиеся орды с отцовских земель. Дальнейший ход событий можно было предсказать и без божественного откровения.
Вскоре после этого из Дельф возвратился мой посол с целой гирляндой добрых вестей. Бог сказал, что Скала устоит до времен, когда число грядущих поколений сравняется с количеством уже миновавших. Буря должна разбиться о нее и отхлынуть – но лишь после свершения необходимого жертвоприношения. Посланник спросил и о том, что следует предложить, а оракул ответил, что требующее жертвы божество само наметит ее.
Я подумал об этом. И на следующий день велел доставить на Акрополь животных, которыми бывают довольны боги, и бросил среди них жребий. Перст судьбы указал на козу, которую я принес в жертву Артемиде, исполняя пророчество. Животное пятилось от алтаря и противилось смерти. Когда жертва протестует, это всегда нехороший знак. Но я совершил положенное.
В тот год холодная осень пришла рано. Я послал в Аргос за зерном три корабля, укрыл его на Скале в подземельях и предупредил люд о том, чтобы, сняв урожай, никто не устраивал пира, а сохранил бы еду. Земля полнилась слухами, молчать было уже поздно, недомолвки лишь испугали бы народ. В месяц, начавшийся после самой длинной ночи в году, пришла весть о том, что орда перешла Геллеспонт. Они сделали это без кораблей – мосты навела сама зима. В великие холода течение приносило из Эвксинского моря огромные льдины, забивавшие узости, позволяя льду нарасти между ними. За день и ночь они прошли пролив словно посуху и теперь изголодавшимися волками набросились на Фракию.
Сердце мое более не сомневалось в том, что их следует ждать в Аттике. Созвав вождей на совет, я приказал, чтобы в каждой крепости было довольно еды и оружия. По счастью, урожай оказался хорошим. Женщин, детей и стариков я отправил за проливы на Эвбею, где для них было приготовлено убежище, а для скота припасен корм. Морозы окончились; на смоковницах появились первые тугие почки, в такое время льда не бывает. Тем, у кого было золото, я разрешил оставить его в казне на Скале и приглядел, чтобы в расписках ничего не напутали. Потом я принес жертву богам города, Посейдону и Афине, сделал приношения покойным царям возле их гробниц. Памятуя про Эдипа и его благословение, я съездил в Колон, где одарил и его.
Всю зиму орда пробивалась на юг, дочиста обирая дома и поселки. Некоторые из крепостей, тех, что послабее, пали, но все большие держались, а именно там и заперлись люди с припасами и добром. Посему орда влачила скудную жизнь – на добытом с полей, кореньях и дичи; им достались старые кони и скот, не стоящий заботы о нем; захватив одинокий дом, они сжигали его. Пирифой отправил мне весть, когда они вступили в Фессалию, – перед тем как затворились ворота укреплений. Тут я понял, что время близко.
Тогда стада всей Аттики на плотах были переправлены на Эвбею, за ними последовали те, кто не мог сражаться. Это был день плача, и, чтобы дать людям надежду, я принес жертву Гере, хранительнице домашнего очага. Но Ипполита я не стал отсылать на остров. Я не мог оставить сына без собственной опеки там, где враги его матери легко могли воспользоваться представившейся возможностью. Я послал его за море, но в другую сторону – в Трезен, к моему деду Питфею. Уж они-то с моей матерью поймут его, если это вообще можно сделать. Ипполит сперва простился с матерью, потом со мной. Он побледнел и притих, но не просил остаться. Я понял, что он уже просил об этом мать. Наконец он сумел улыбнуться, вспомнив, что именно так надлежит поступать воинам перед битвой. Я усмотрел в этом действие царственной крови. Он был еще слишком юн, чтобы я мог сказать: «Если меня ждет смерть, страна эта будет твоей, но тебе придется сражаться за власть».
Старый трезенский царь знал мои намерения, но он дряхлел, и земле оставалось недолго носить его. Я поручил сына богам и проводил взглядом корабль, на котором блистали под чистым весенним солнцем его серебристые волосы.
Теперь свежие новости приходили к нам каждый день; беженцы пересекали Парнас по горным ущельям и являлись в Афины с детьми за плечами – полумертвые от горного холода, с почерневшими пальцами на ногах, которые отваливались потом от ступней. Этих я переправлял на Эвбею или дальше на юг – на Соуний. На перевалах я расставил сторожевые посты, огромные штабеля дров должны были своим пламенем послужить предупреждением.
В мыслях моих все время была память о том, что Аттика – последняя земля перед ними. До сих пор кочевникам приходилось сражаться за ежедневное пропитание, теперь же придется за саму жизнь.
Беженцы рассказывали свои повести, и народ слушал их обострившимся от страха слухом. И в каждом рассказе находилось место для сарматок-воительниц, которых выдают замуж, только если невеста может представить трофей – голову врага, убитого ее собственной рукой, и для светлых облачением Лунных дев, не знавших ни ран, ни страха перед оружием, шедших во главе войска. Все это я узнавал от просителей. Люди никогда не говорили при мне об этих девах. И я, и Ипполита понимали, что это значит.
Однажды утром Ипполита, оставив наше ложе, направилась к развешанному на стене оружию и выбрала доспех, в котором обучала свою дружину.
Я вскочил и положил руку на ее плечо, чтобы остановить. Она тряхнула головой и сказала:
– Воистину настало время.
– Не торопись, маленькая львица. – Она сделалась тонкой и как бы прозрачной от внутреннего огня. – Я сказал тебе – предоставь все мне самому. Я беру этих юношей обратно в дворцовую дружину, тебе не придется теперь беспокоиться о них.