Тесей. Царь должен умереть

Рено Мэри

— Приветствую тебя, Биас, — говорю.

— С возвращением, Тезей, — отвечает и кричит через плечо назад: — Ну, что я вам говорил? И что теперь вы скажете?

Товарищи спускались за ним следом, переругиваясь на ходу:

— Я в это никогда не верил, это все Скопал выдумал…

— Да? Но мы-то как раз от тебя узнали!

— Подавись ты своей брехней!..

Уже сверкнули кинжалы, — всё опять как в старые времена, — мне пришлось сойти с коня и растащить их, как подравшихся собак.

— Вы меня встречаете, словно дикари-горцы, — говорю. — Что с вами? За три дня

превратились в мужланов? Ну-ка, сядьте. Дайте мне на вас посмотреть.

Сел и сам на обломок скалы, оглядел их…

— Послушайте-ка, одного не хватает. Где Гипсенор? Убил его кто?

Кто-то ответил:

— Нет, Тезей, он пошел предупредить войско.

Все замолкли. Потом Биас добавил:

— Пошел сказать, что ты один.

Я поднял брови.

— Когда мне будет нужно, чтобы войско меня встречало, я сам об этом скажу. С какой стати Гипсенор взялся командовать?

Биас долго мялся, кашлял… Потом.

— Видишь ли, — говорит, — они уже здесь, за этой горой. А мы — передовой отряд.

— Вот как? — говорю. — Прекрасно. Но с кем вы собрались воевать?

Все глядели на Биаса, а Биас зло глядел на остальных.

— Давай, — говорю. — Раз уж начал, то говори все.

Он сглотнул, и наконец собрался с духом:

— Послушай, Тезей. Вчера вечером из Афин принесли сплетню. Из нас ни один не поверил, но царица решила, что это правда… — Он снова споткнулся, помолчал… — Сказали, что ты предложил Элевсин царю Эгею за то, что он сделает тебя своим наследником.

У меня сердце сжалось. Теперь я понял, почему отец называл меня сумасшедшим. В первую очередь надо было подумать именно об этом — а мне и в голову не пришло!.. Я оглядел их всех, одного за другим, и их вдруг словно прорвало:

— Говорили, что тебя провозгласили с крепости…

— Мы все говорили, что они врут…

— До чего ж мы были злы на них!..

— Мы все поклялись, что, если это правда, мы убьем тебя на границе или умрем сами…

— Потому что мы тебе верили, Тезей!..

— Это не потому, что мы им поверили, но если бы…

Хорошо, что они разговорились, это дало мне время прийти в себя. На душе стало светлее… Не знаю, как это назвать, но у меня бывает такое чувство — сегодня вот удачный, счастливый день. Мне почти никогда не нужны были прорицатели, я чувствовал это сам — и вот это я почувствовал тогда.

— Всё это правда, ребята, — говорю. — Я на самом деле заключил договор с царем Эгеем. — Стало тихо, словно вокруг все разом умерли. — Царь Эгей поклялся мне, что никогда не обидит людей Элевсина, но будет обходиться с ними как с побратимами и кровной родней. А как по-вашему — какой еще договор может заключить отец со своим сыном?

Они изумленно смотрели на меня — пока только на меня, но начали переглядываться, — и я заговорил дальше:

— Я сказал вам всем, сказал в тот день, когда умер царь, что я ехал в Афины. Я не назвал имени своего отца, потому что клялся матери — а она у меня жрица, — клялся не произносить его в пути. Кто из вас нарушил бы такую клятву? Она дала мне меч отца, чтобы я показал ему, — смотрите, похож он на меч простого воина? Посмотрите на герб.

Отдал меч, они передавали его друг другу, разглядывали… Я при этом остался безоружен, но ведь все равно я был один против тридцати.

— Я сын Миртовой Рощи, которому оракул

предсказал поменять ваши обычаи. Не думаете вы, что Богиня видела меня на пути моем? Когда мой отец проезжал через Трезену, чтобы плыть в Афины, — мать моя развязала свой пояс во имя Великой Матери. И так родился я. Вы думаете, Дарящая забывает? У нее тысяча тысяч детей, но она знает каждого из нас. Она знает, что я сын царя и дочери другого царя у эллинов, где правят мужчины. Она знала — я такой человек, что берусь за всё, что вижу вокруг себя. И все же она призвала меня в Элевсин и отдала прежнего царя в руку мою. Почему? Она — что сотворяет нас и призывает к себе, — она знает, чему должно свершиться. Мать меняет отношение к сыновьям, когда они взрослеют. И все имеет свой конец, кроме Вечноживущих Богов.

Они слушали меня не шелохнувшись, словно арфиста. Конечно, я не смог бы сделать это сам — что-то в воздухе было такое, что связывало меня с ними и давало силу говорить так. Певцы говорят, что это — присутствие бога.

— Я пришел к вам чужим, — говорю. — По свету бродит множество таких, что грабят, жгут города, угоняют скот, сбрасывают со стен мужчин и забирают себе их женщин… Так они живут, и если б один из таких заключил ту сделку с царем Эгеем, какую вы имели в виду, для него это было бы стоящим делом. Но меня воспитали в доме царей, где наследника зовут Пастырь Народа, — потому что его место между стадом и волком. Мы идем туда, куда призывает нас бог; и если он разгневан — мы его жертва. И мы идем на смерть сами, ибо богам угоден лишь добровольный дар. Так и я пойду за вас, если буду призван. Но только от бога приму я этот призыв, только перед ним буду отвечать за вас — ни перед кем из людей. И даже отец мой знает это и согласен с этим, такой договор я заключил в Афинах. Принимайте меня таким, каков я есть, — другим я быть не могу. Вы меня выслушали. Если я не царь для вас — я здесь один, а меч мой у вас. Решайте, действуйте — и пусть вас судит небо!

Я замолчал. Настала долгая тишина. Потом Биас поднялся, подошел к тому, у кого был мой меч, забрал у него и вложил мне в руку. Аминтор вскочил: «Тезей наш царь!» — и все подхватили его крик. Только Биас был мрачен. Когда крики смолкли, он встал возле меня и обратился к остальным:

— Да, сейчас вам легко кричать, но кто из вас выдержит проклятие? Думайте сразу. Чтобы нам не привести его в Элевсин и не бросить там умирать одного.

Парни зашептались.

— Что это за проклятие? — спрашиваю.

— Царица наложила холодное проклятие на каждого, кто тебя пропустит. — Это Биас сказал.

— Я не знаю холодного проклятия, — говорю, — расскажите.

Я просто подумал: мне легче будет, если знать в чем дело, — а они посчитали это лишним доказательством моей храбрости.

Биас сказал:

— Холодные чресла и холодное сердце, холод в битве и холодная смерть.

На миг у меня мороз пошел по спине, но тут я вспомнил — и давай хохотать.

— Послушайте, — говорю. — В Афинах по ее приказу меня пытались отравить. И тогда я узнал, что Ксантий тоже действовал с ее согласия. Однажды она сама бралась за нож — вот шрам, поглядите… Зачем бы ей все эти хлопоты, если бы действовало это ее холодное проклятье? А может, кто-нибудь от него на самом деле умер? Вы видели, как оно действует?