Тесные врата
Шрифт:
Солома полыхает жарко, багрово-синие языки возносят в голубую высь рдящие искры, целые огненные пуки, и по-телячьи лижут ущербный месяц, что, зелено-желтый, печально взирает на облитый
Твой факел трещит, постреливает от нечистой, с водой, солярки, а ты терпеливо и осторожно несешь его над собой, — и спиной слышишь, затылком видишь, как над темными сугробами скользят за тобой голубые тени твоих пращуров, — и опять в голову приходят слова Пашки, и ртутно перекатываются там: «Все одно… все одно трава вырастет…»
Нет, нет и нет, не прав Пашка! Не прав! Когда-нибудь — страшно подумать, — лет через семьдесят или сто, будет на свете жить человек, который погреет пятки и тебе. А как же иначе?..
Вот и догорела солома. И стоишь ты, просветленный, у потухающего костра, на дне темного колодца из девяти- и двенадцатиэтажных громадин, напичканных полированной мебелью, коврами и сытыми человеческими телами, — стоишь, совсем окоченев, над ямкой в снегу, где еле теплится умирающий огонь, и не чувствуешь стужи. А вокруг холодно взирают на тебя зеленые, равнодушные окна, и за ними спят люди, забыв, какая ныне ночь, — и оттого тяжесть у тебя на душе.
А может, кто и не спит, может, кого и разбудил твой огонь — недаром же отражался в стеклах теплым зрачком живой костер…